Не хлебом единым

А Антонинушка готовилась. Попросила, чтобы еще раз ее причастили, а потом, в Фомино воскресенье, пожелала, чтобы пришли к ней попрощаться родные. В понедельник у ее постели собрались дочь, внуки, племянники. Антонинушка каждого отдельно перекрестила и сказала уже всем вместе:

— Чаще ходите в храм, исповедывайтесь, причащайтесь, чтобы мне не стыдно было там за вас. Еще водкой меня не поминайте, и скоромным, если будете в пост хоронить.

Ее слушали и молчали. Дочка опустилась на колени и прижалась лицом к матери. Антонинушка несколько раз погладила ее по голове, но больше ничего не говорила. Она слушала, как читает Анна Петровна канон на исход души и молилась своей многомощной непресекающейся молитвой, которая сильна отворить и самые Райские двери.

— О како узрю невидимаго? Како ужасное оно претерплю видение? — читала Анна Петровна, — Како дерзну отверсти очи? Како моего Владыку смею видети, Егоже не престаях от юности огорчевая присно...

Дочь собралась уходить последняя — было уже десять часов, а домой добираться далеко. Она уже выходила в прихожую, когда Антонинушка тихохонько вздохнув последний раз, закрыла глазки.

Сидящая на стульчике рядом Анна Петровна вскрикнула:

— Антонинушка! Сестрица!

Подбежала и дочь, чтобы взглянуть на бездыханное теперь тело матери, на белое-белое ее лицо и, впервые за последние годы, совсем недвижно застывшие губы... И будто бы заметили обе, как на мгновение всколыхнулся воздух, и светлое облачко взметнулось вверх, а там, будто бы что-то приоткрылось, и пахнуло ладаном и еще чем-то необыкновенно приятным, и упоительные звуки неземных голосов на мгновение проникли в эту тихую комнату, а лучики небесного света осторожно скользнули по смертному одру Антонинушки, нежно коснулись ее лица, и оно наполнилось внутренним светом и радостью — но увы, слишком уж неземной, чтобы стать понятной обитателям здешнего мира...

Было двадцать два часа и пять минут, канун праздника радоницы.

* * *

Взыскающии же Господа не лишатся всякого блага! Получилось так, как и уготовано было Антонинушке Самим Господом. Отец Валентин благословил похоронить ее в ту чудом сохраненную пустой могилу. “Ведь у самой церкви, благодать-то какая!” — изумлялись многие. Знать, заслужила сестрица, думала Анна Петровна, не пропали втуне ее молитвы. Слышал ее Господь и уже здесь на Земле грешной показал, что угодила она своему Господу...

А хоронили Антонинушку в среду — можно было и в четверг, но отчего-то заторопились родственники. И получилось то, чего она предчувствовала и опасалась: среда — как раз постный день, но никто не пожелал вспомнить о ее предсмертной просьбе. “Ты что! — махала на Анну Петровну племянница. — Осудят ведь люди. Как же без котлет? Ну и что, что пост?” Вот так: с одной стороны Божие, то, что так почитала Антононушка, а с другой —  человеческое, где не возможно без колбасы и бутылки... “Утихни бабка, — шумела мужская часть родни, — как это не помянуть усопшую по русскому обычаю? Без бутылки не выйдет ничего!” И плакала Анна Петровна, но что же делать: не уходить же с похорон? Да что там ее, даже батюшку Валентина не стали слушать родственники! “Сделаем, как положено — и все тут!”

Гроб стоял в главном Георгиевском храме. Прежде батюшка отслужил обедницу, и потом уже запели: “Со духи праведных скончавшихся, душу рабы Твоей Антонины Спасе упокой...”

Анна Петровна плакала, и батюшка взглянул на нее с некоторой укоризной. Улучив момент, он приблизился и шепнул: “Ты что же это? Сестрица то твоя ко Господу пошла, в вечную радость, а ты чем ее провожаешь? Радоваться надо!” Надо! Но как же трудно себя перебороть! Как обратить эти слезы на радость? Господи, помилуй. Анна Петровна собралась с силами и осушила глаза, но на каждый припев: “Со святыми упокой Христе...” слезы опять так и норовили вырваться наружу.

Анна Петровна смотрела на знакомые иконы, на радостные святые лики и думала, что и Антонинушка будет теперь с ними, будет радоваться и будет молодой и красивой, как все небожители. Теперь ей хорошо, твердила она. А певцы запели уже “вечную память” и батюшка прочитал прощальную молитву. Потом встал на амвоне и тихо начал пастырское утешительное слово: