Не хочу быть полководцем

Но даже после такого откровенного разговора остроносый не оставил надежд втереться ко мне в доверие за счет своего ратного мастерства, время от времени пытаясь под всевозможными предлогами показать себя, как воина, в самом лучшем свете. Однако мало-помалу он окончательно убедился, что все его попытки останутся бесполезными. Тогда он решил мне отомстить.

Каким образом? Да самым простым и в то же время единственным, который был ему доступен, — унизить меня. Вот только получалось у него плохо. Можно сказать — никак, поскольку для унижения необходимы две вещи.

Во-первых, нужно поставить человека в смешное или неловкое положение. Этого хватало с избытком на каждом уроке. Однако непременно требовалось и «во-вторых» — человек сам должен это не только понимать, но и вести себя соответственно — краснеть, злиться, психовать, а у меня все с шуточками да прибауточками. Саблю из рук выбили? Так я еще и посмеюсь над своей неловкостью. По шее съездили? На то она и учеба. Наоборот, похвалю за хороший удар. И на его остроты я тоже не поддавался.

— Что, княже, лихо я тебя? — ехидно усмехался Осьмушка по окончании очередного урока. — Не впрок тебе наука идет — эва шею-то разнесло.

— Изрядно досталось, — не возражал я и тут же, надменно вскинув голову, заявлял: — Но ныне ты меня только девять раз убил, вчера же — одиннадцать. Стало быть, на два раза меньше. А ты говоришь — не впрок. — И мужественно улыбался, хотя и знал, как дико будет болеть и шея, и плечи спустя какой-то час.

— В бою и одного раза за глаза, — шипел Осьмушка. — Можа, будя? — давал он мне шанс прекратить занятия — поиздеваться все равно не получалось.

— Э-э-э нет. Коль уговорено, так чего уж, — отвергал я этот шанс— Сам же говоришь, в бою хватит и одного раза. Вот и будем добиваться, чтобы их не было.

«Сначала Маугли цеплялся за сучья, как зверек-ленивец, а потом научился прыгать с ветки на ветку почти так же смело, как серая обезьяна».

Примерно так же и у меня. Спустя две недели я держался только на голом упрямстве, да еще на твердой убежденности, что рано или поздно все освою. К тому же и о княжне думалось не столь часто — когда все болит, тут уж ни на что другое особо не отвлечешься. А потом оказалось, что я все-таки переупрямил остроносого. Первым сдался именно он. Ощерившись в недоброй ухмылке, Осьмушка заявил, что ему за енту учебу не платят и вообще стало скушно.

— Еще две седмицы, и получишь золотой, — посулил я, тут же прикинув, что Татев должен за две недели успеть вернуться, пора ему.

И не ошибся. Он приехал даже раньше, спустя двенадцать дней, а вот новости привез неутешительные. Оказывается, о сватовстве Петр Иванович даже не заикался, потому что с первого дня понял — ничего путного из этой затеи не выйдет.

— Кому позориться охота? — глухо, с некоторой неловкостью (а зачем тогда ездил?) рассказывал он. — Мне и первой говорит хватило, чтоб понять: сызнова князь Андрей Тимофеевич то же самое задумал. И как он успел узнать, что царицы не стало? — удивлялся Татев. — Я уж ему, дурню старому, сказывал намеком, что токмо до трех жен православному человеку дозволено, потому как заповедана нам четвертая и ныне на государя неча и надеяться, а он, вишь, ни в какую. Мол, оное токмо нам заповедано, а божьему помазаннику все дозволено. Я про то, что его и венчать никто не станет, а он усмехается и все свое талдычит: «Коль повелит, так никуда не денутся».

Получалось, как ни крути, что я вновь в проигрыше, причем крупном. Хотя… даже спортсменам, если память мне не изменяет, дается три попытки. Судьба же их не считает вовсе. Сумеешь взять у нее пяток — все твои. Да хоть десять. Получалось, что мое сватовство — первая, но далеко не последняя проба. Будут и еще, дай только срок. Лишь бы за это время нетерпеливый папаша не ухитрился выдать ее замуж за кого-то другого.

На следующий день я дрался с Осьмушкой на саблях особо отчаянно и практически почти ни в чем ему не уступал. Наверное, совпало, что именно тогда, после услышанных мною неприятных известий, количество полученных синяков и ссадин наконец-то перешло в иное качество, и я впервые не пропускал ни одного его выпада, на какие бы уловки тот ни пускался. Лишь в самом конце очередного поединка я чуть больше нужного повернул рукоять, и остроносый сумел-таки дожать меня коротким боковым в левое плечо.

А потом на давно утоптанный нашими сапогами снег скромной площадочки, выбранной в укромном местечке позади терема, неожиданно вышел Воротынский. Мы оба опешили от неожиданности, а старый князь, одобрительно прогудев: «Хвалю, хвалю», легонечко отодвинул меня в сторону и с усмешкой предложил остроносому: