Не хочу в рюкзак

Славка понимал. «Кураж» — это чувство уверенности и смелости, это умение быть красивым и непринужденным в тот самый момент, когда приходит страх.

Машу пока еще не мучил страх, но она уже стала задумываться о нем. Славка понял: это у нее от тоски, оттого, что она не находит себе места и скучает по цирку.

Но в самом голосе Маши было что-то такое, чему он не мог поверить окончательно, как не верят счастливому человеку, что у того могут быть несчастья.

И тогда Славке начинало всерьез казаться, что тоскует по-настоящему о цирке, о прошлом не Маша, а он сам.

Славка решил реже бывать у нее.

XIII

В общежитии появилась Лида, похудевшая, бледная. По этажу она ходила, опираясь на небольшую металлическую палку, с папиросой во рту.

Лида по-прежнему чувствовала себя членом коммуны, улыбалась шуткам ребят, много занималась, чтобы догнать свой курс.

Но что-то в ней было не так, что-то надломилось.

Маша поняла: Лида потеряла «кураж». Временно или надолго — об этом не мог сказать никто.

Лида стала пугливой. Теперь ее раздражали громкие споры парней, их шутливые потасовки. Казалось, девушка присматривается к каждому, боясь увидеть несправедливое и жестокое, что открылось ей в людях той ночью.

Подруги решили, что Лида стала мудрее, потому что перенесла большую боль. В каждой девчонке дремлет женщина, а женщины верят, что перенесенные страдания делают человека выше и мудрее.

А парни ничего не заметили. Только Измаил сказал как-то:

— Брось пижониться! Тебе совсем не идет курить, да и слаба...

— Я сама знаю, что мне нужно! — почти враждебно ответила Лида.

Измаил пожал плечами:

— Тебе виднее...

Лида знала, что парни пропадают теперь по вечерам в рейдах. В другое время, не сомневаясь, не раздумывая, сама пошла бы за ними, но сейчас она только наблюдала. И когда в редкие вечера они шли в кино или спортзал, Лида злилась, замыкалась в себе.

«Отступили, — обиженно думала она. — Им-то что? Здоровые, сильные, им нечего бояться. А я...»

Ей казалось, что все ее мечты и планы рухнули. На что она теперь годна, нога все время ноет и ноет, ни о чем не хочется думать, а хочется только жаловаться и искать сочувствия.

А жизнь шла своим чередом. Рядом с Лидой острили и хохотали, мирились и ссорились, сдавали зачеты и радовались погожему морозному дню, спешили на каток, перекинув связанные коньки через плечо.

Впервые Лида усомнилась в коммуне. «Что это — временное объединение людей, связанных годами учебы, жизни под одной крышей, или нечто большее? Почему я раньше не задумывалась над этим? Что такое коммуна? Вот мне плохо, а девчонки собираются на танцы, меня не зовут, знают, что не пойду...»

Слабый, протестующий внутренний голос тут же спрашивал:

«А ты бы хотела, чтобы они остались дома, сочувственно глядели бы на тебя и отказались от всего, что им нравится?»

«Нет, но...» — Лида сама не знала, в чем она может упрекнуть друзей. Просто, как любому человеку, попавшему в беду, ей хотелось, чтобы ее окружало постоянное доброе внимание.

Особенное, глухое и пока непонятное раздражение вызывал в ней Измаил — тот самый Измаил, которого раньше она считала самым ярким парнем. Теперь Измаил казался Лиде излишне самоуверенным, он любил ставить последнюю точку в споре и чуточку рисовался.

— Знаете, кто мы? — сказал как-то Измаил, вернувшийся из очередного рейда возбужденный, с лицом, разгоревшимся от мороза. — Мы — самый беспечный, самый бескорыстный и легкий на подъем народ!

— К чему такие слова? — недовольно поморщилась Лида, задетая его эпитетом «бескорыстный». — Ты, Измаил, забыл цену словам.

— Почему?

— Это ложь, что студенты — самый веселый народ! Так говорить — значит ничего не сказать о нас.

— Тогда скажи ты...

— Да что там говорить. И потом, я знаю только про себя, про девчонок... Вот мы дошли до четвертого курса, забиваем голову науками, изучаем самые лучшие, самые прекрасные в мире книги... Но о чем каждая втихомолку думает? «Четвертый курс, пора замуж... А все мы — далеко не красавицы».

— Натурализм, — усмехнулся Измаил. — Что-то раньше не замечалось за тобой такого...

— Поумнела.

— Ну, ничего, Лидуха, утешай себя тем, что такое «поумнение» временно, — Измаил хлопнул Лиду по плечу и заторопился куда-то, как всегда уверенный в себе и в своих словах.

И только встречаясь с Гришей или думая о нем, Лида становилась прежней. Ночью, устроив поудобнее больную ногу и положив на сердце влажный платок, она принималась мечтать.

Теперь, когда Лида обрекла себя на суровое одиночество, она могла позволить себе говорить с Гришкой так, как ей хотелось.

«...Если скажу тебе: любовь фиолетовая — ты усмехнешься. Если скажу: голубая и светлая — назовешь дохлым романтиком. Но если сказать тебе, что любовь — черная, со всеми сорока оттенками, ты покачаешь ершистой головой и твердо скажешь: «Нет! Не бывает черной любви!»

Ага, милая коломенская верста! Попался! Значит, и ты красишь слова и чувства, если точно знаешь, что любовь не бывает черного цвета? Значит, мы похожи»...

Платочек на сердце быстро высыхал. Лида начинала задыхаться и метаться на подушке.