Не лги себе

Он вернулся в комнату за фуражкой, накинул черное пальто и пошел впереди, показывая дорогу. Они шли вдоль канавки по твердой насыпи, узкой, чтобы идти рядом. Иногда он оглядывался, как бы не доверяя легким бесшумным шагам спутницы, и тогда Алла в черноте генеральских глаз, окруженных коричневым, мгновенно засекала острую жалящую тоску…

— А почему вы продаете?

— Куда мне одному. Овдовел я.

— Давно?

— Два года. Сейчас уже обтерпелся, а сначала было мучительно. Никогда не думал, что хоронить придется мне. Естественней было бы наоборот. Четыре войны прошел, считая гражданскую.

— Дети есть?

— Был сын. Погиб в сорок втором, под Москвой. Они с матерью у бабки жили. Так вот… бабушку и его… при бомбежке. С тех пор жена и хворала. На сердце все отразилось.

Алла вздохнула. Она всегда понимала чужое горе. Лучше бы он ни о чем не рассказывал. Но ведь сама виновата, что затеяла этот разговор. Теперь и торговаться вроде неловко. Впрочем, он сказал, что цена будет сходной. Совершенно ясно, что дача ему не нужна.

Она твердо верила первому впечатлению. Так вот первое впечатление от дачи было самым благоприятным. Небольшая, на высоком каменном фундаменте и необычная терраска с цветными стеклами. И очень поразил сад, не похожий на все остальные, виденные раньше. Деревья стояли в нем, как солдаты в строю, равняясь на затылок переднего. Только эти солдаты не соблюдали никакой строевой дисциплины перед своим генералом. Они бесцеремонно шептались, кивали золотыми чубами, сорили под ноги сухой желтизной, наметенной уже по колено. Откуда-то из-за сарая пушистым белым комком вынеслась ласковая собачонка и стала подпрыгивать, чтобы лизнуть руку хозяина.

— На место, Джина, на место!

Но и она не слушалась генерала.

— Вы идите в дом, — сказала Алла, — а я только пройдусь по вашему саду.

Она осталась в саду одна среди тишины и шороха. Иногда с глухим стуком падало о земь спелое яблоко. Много лежало их тут. Запахом яблок тянуло из сарая, а также из раскрытой двери террасы. Между двумя соснами висел забытый с лета гамак. Веревки его потемнели от дождя. Ей захотелось сесть в него и покачаться. Ну хотя бы на минутку, как будто она уже хозяйка этой дачи. Ах, как же это хорошо! Сосна недовольно проскрипела ей что-то свое, обрызгала сверкающей пылью. «Ничего, мы подружимся, — сказала ей Алла, потому что любила разговаривать с деревьями, — а вот этот сучок у тебя совсем мертвый, его надо обрезать, надеюсь, ты не возражаешь?» Потом она торопливо обошла сад, успев коснуться каждого дерева, и даже набрала полные ладони яблок — холодных, несмотря на их кажущуюся жаркость. И с этим ярким даром осени вошла в дом, чтобы сразу задобрить его, как что-то живое.

Генерал ждал ее на терраске, сидя в плетеном кресле у стола, заваленного плодами. Яблоки лежали и на полу, фантастически отсвечивая от цветных стекол — то зеленым, то лиловым, то огненно-рыжим.

— Сколько же у вас яблок! — вырвалось у Аллы. — С ними надо что-то делать. Мочить, варить, сушить.

— Делали когда-то. Теперь некому. Предлагал соседям, но у них свои наросли. Ничего, детский сад заберет, тут в ближней деревне.

Алле это понравилось. И вообще, чем дольше она разговаривала с генералом, тем больше он ей импонировал. Жил в городе и каждый день ездил сюда кормить собачонку. Проще было бы отдать ее знакомым, ну хотя бы тем, где он только что был в гостях. Ведь сторожить на даче нечего, да и кто бы испугался белого пушистого комочка, что спит сейчас у ног хозяина.

— Ну что же, начинайте смотреть! — сказал он, вставая. — Только все у меня запущено, вы уж извините.

Да, в комнатах чувствовалась угрюмость забытого жилья. Поседело под слоем пыли стенное зеркало. Давно не мытый пол выглядел старым. Но две комнатки располагали к уюту и той домашности, которой недостает многим домам.

— Жена любила вот эту комнату, — сказал генерал, вводя ее в угловую, где сиротливо торчал скелет деревянной кровати. — Здесь два окна, утреннее и вечернее. Она называла ее «комнатой двух настроений»…

Вдруг он спросил:

— Хотите взглянуть, какой она была?

Он протянул ей фотографию размером с открытку. Как же она поместилась в бумажнике? Алла взяла ее, удивившись тому, что карточка была теплой. После холодных яблок, только что лежащих в ладонях, это ощущалось особенно.

— Нравится? — ревниво спросил генерал.

Неужели она умерла такой молодой? Нет, карточка была давней. Что за удивительное лицо! Белое, как лилия, оно цвело на чем-то черном и таинственном. Должно быть, фотограф, соблазненный белизной кожи, обрамил ее голову черным шарфом. Женщина запоминалась сразу и навсегда. Огромные светлые глаза и маленький, неумело подрисованный рот. Лилия на вечереющей воде!

— Она была очень красива, — сказала Алла. — После такой жены вам не захочется искать другую.

— Искать я и не буду. Это ведь не дача, по объявлению не купишь. Или встретишь такую, что предложит половину себя — половину души, половину сердца, истраченного на других…

— И будете жить один?

— Не знаю. Немолод уже. Загадывать трудно.