Не лучше ли объясниться?

Джеймс побледнел еще сильнее, он не мог принять такого суждения, но не мог и показать ей, как сильно она его ранила. Старые, впитанные с детства правила снова вступили в силу. Скрывай свои чувства, не позволяй другим видеть, что ты оскорблен и несчастен.

— До свидания, Пейшенс. — Если она так о нем думает, нет смысла еще что-то говорить.

В тот вечер он не выходил из дому. Пока Инид собирала для него легкий ужин, Джеймс слушал Моцарта и прочитал пару свежих деловых журналов из Штатов, хотя на самом деле его мысли были далеко от содержания статей и он по многу раз перечитывал одни и те же слова, не понимая, что они значат. Мозг отказывался подчиняться.

— Надеюсь, блюдо окажется сносным, — извиняющимся голосом сказал Барни, входя с подносом. — Инид думала, что вы поедете в ресторан. Покупки намечались на завтра, так что сейчас ей пришлось импровизировать из того, что нашлось.

— Для меня сгодится, — безразлично ответил Джеймс, глядя на тарелку перед собой. Инид разложила веером ломтики свежих груш, увенчав их тонкими ломтиками розовой ветчины, козьего сыра и грецкими орехами. Все это было полито соусом. Он попробовал. Виноградный? Что бы это ни было, пахнет аппетитно и оригинально. Нужно съесть все, чтобы не расстраивать Инид.

Когда Барни вернулся и с удовлетворением посмотрел на пустую тарелку, Джеймс сказал:

— Это было восхитительно. Инид — гений.

Барни облегченно ухмыльнулся, забрал тарелку и поставил второе блюдо.

— Она бывает даже рада таким испытаниям, вы ее знаете. Тут она тоже попробовала что-то новенькое. У нее была только одна цыплячья грудка, вот она и порезала ее на полоски, обваляла в сухариках и обжарила. В соусе сливки и эстрагон. Она знает, как вы любите эстрагон.

Люблю? — рассеянно подумал Джеймс, глядя на зеленоватый соус. Он попробовал. Да, ему понравилось.

— Вы с Инид меня разбалуете, — сказал он Барни.

Он отказался от десерта и пил кофе в кабинете, решив поработать пару часов перед сном. Все равно не заснет — какой смысл ложиться.

— Что-нибудь еще нужно, сэр? — спросил Барни, прежде чем оставить его.

Подняв глаза от разложенных на столе документов, Джеймс помотал головой.

— Нет, спасибо, Барни. Все хорошо.

Барни медлил у двери, и Джеймс снова оторвался от бумаг. В немолодых глазах Барни он увидел тревожную озабоченность.

— Она очень хорошая девушка, — выпалил Барни. — Добрая, сердечная и очень серьезная. Не то что та, другая. Нам с Инид она совсем не нравится.

Похолодев, Джеймс произнес:

— Спокойной ночи, Барни. — Он не собирался обсуждать ни Фиону, ни Пейшенс, и не дело Барни говорить что бы то ни было о них.

Личная жизнь Джеймса не касается тех, кто на него работает, они должны делать свое дело и не лезть к нему в душу. Плохо, когда слуги знают тебя с детства. Как и мисс Ропер, они считают себя вправе высказывать свое мнение, когда захотят. Им даже не приходит в голову, что такая фамильярность непозволительна!

Барни вспыхнул, обиженно глянул на него и молча удалился, оставив Джеймса с чувством вины и в то же время обиды. Почему он должен чувствовать себя виноватым? Барни действительно не должен говорить подобные вещи. Однако Джеймс снял трубку внутреннего телефона и позвонил в комнату прислуги.

Барни снял трубку и ровным, вежливым голосом произнес:

— Да, сэр?

— Извини, Барни, — сказал Джеймс. — Это все усталость и нервы.

— Ничего страшного, сэр. — Голос Барни потеплел, в нем чувствовалась улыбка. — Что ж я — не понимаю?

Джеймс боялся, что он слишком хорошо все понимает, и вовсе не хотел предоставлять Барни шанс снова пуститься в рассуждения. Он поспешил попрощаться:

— Спокойной ночи.

Джеймс положил трубку и взглянул на бумаги.

Сосредоточься! — приказал он себе. Работа — единственный способ забыть обо всем остальном. Он узнал это еще с детства. Слова прыгали, как мошки. Черные фигурки, не несущие никакого смысла. В голове угнездилась боль. Только головной боли не хватало. Он приложил палец к артерии на правом виске и прикрыл глаза. Боль ослабела, но, стоило убрать палец, не замедлила вернуться. Он бросил работу, выключил свет и лег в постель.

Заснуть, однако, не мог и долго вертелся, не способный ни заснуть, ни читать, ни слушать музыку. Только думать о Пейшенс. Руки помнили нежность ее кожи, губы — тепло губ.

Как он будет жить, потеряв ее?

Не будь дураком! — говорил он себе. Как можно потерять то, чего не имел?

Тяжело повернувшись, он застонал. Перестань думать о ней. Спи, или завтра будешь как труп.

Забывшись наконец, он видел сны о ней: жаркие, беспокойные сны, в которых он обнимал ее, обнаженную, целовал, испытывал долгое и острое наслаждение.

Он проснулся на рассвете от собственного крика и тут же пошел в ванную, сбросил влажную пижаму, швырнул ее в корзину для белья и долго стоял под прохладным душем. Окончательно проснувшись, он оделся, избегая собственного взгляда в зеркале.

Потом прошел в кабинет, включил электрический чайник, который держал там, чтобы можно было всегда сделать себе чашку кофе, не вызывая Барни или Инид. Прихлебывая кофе, Джеймс взялся за работу, которую не закончил вчера вечером.