Не мечом единым

В чайной никого не было — еще шли занятия. Юра усадил мать к столу, включил шнур в розетку, заглянул в самовар — сколько там воды, сходил к буфетному прилавку, взял конфет, два пирожных, пачку печенья, принес все это, поставил перед матерью:

— Сейчас будем чаевничать.

Ирину Аркадьевну немного смущало то, что в чайной никого не было, и Юра без спроса берет в буфете сладости. Она предполагала, что вот–вот появится буфетчик и сын расплатится.

Юра рассказывал:

— Вон ту чеканку — богатырей — и я выбивал. — Он поймал себя на том, что гордится сейчас этой отделкой, а когда посылали сюда работать и когда стучали здесь молотками, ему все это не нравилось, казалось примитивным, он пошучивал: еще бы лапти на стены повесить! — Тут каждую стенку разные батальоны отделывали, друг перед другом выпендривались.

— Юра, какие слова!

— Прости, мама, больше не буду. И вообще, ты даже не представляешь, какой я теперь воспитанный. Точно, каким хотел меня видеть папа. Ну расскажи мне о нем подробнее.

— Он как всегда — на работе. Домой только ночевать ходит.

— Устает? Постарел?

— Конечно устает.

— Я как погляжу на наших танкистов в шлемах, каждый раз папину фотографию вспоминаю, ту, что в его кабинете, — на тридцатьчетверке он с друзьями.

— Она и сейчас на том же месте.

— Очень папа похож на наших ребят, а они — на него. Мне даже жалко, что я в танкисты не попал, хоть этим был бы похож на отца!

Юра посмотрел на мать: как она воспримет эти слова? Она вскинула на него взгляд, будто проверяла, случайно или с умыслом сын это сказал. Встретив лукавый взгляд, тоже вопрошающий: «Ну как тебе нравятся мои такие разговоры?», мать просто не могла поверить: неужели Юра так изменился?

— Вот бы посмотрел он новые танки — ахнул бы! Те, на которых он воевал, намного слабее наших! А что он велел мне передать, о чем спросить хотел?

— Мы не успели с ним поговорить. Я очень спешила. А у него какой–то очередной доклад, встреча с иностранцами. — Ирину Аркадьевну немного задело, что Юра все об отце да об отце спрашивает.

— Не обижайся, мама, ты здесь, я сам вижу, у тебя все нормально, а его нет, вот я и спрашиваю.

— Да, нормально! Я измучилась, истерзалась вся. Два года твоей службы мне десяти лет жизни будут стоить.

— Ну зачем ты так? Ты видишь, никаких причин для таких переживаний нет. Служба идет нормально.

— Как же нормально, чуть не убили тебя.

— Да брось ты это! В сто лет раз такое случается, рикошетом пуля отскочила от камня. Камень в земле был, его не видно, кто знал, что он там? Чуть царапнуло меня, а ты нафантазировала!

Они просидели в чайной до обеда. Громко стуча сапогами, так что стекла в окнах вздрагивали, роты пошли в столовую. Они пели со свистом и вскриками. Мать поглядела на Юрия.

— И я так же пою и топаю. В этом есть своя прелесть, мама, но ты ее не поймешь. А вот папа все это знает. И как это мы с ним умудрились жить вместе и ни разу о службе в армии не поговорить?

— У тебя тогда другие увлечения были, — напомнила мать.

— Ладно, мама, не шпыняй. Пойдем лучше, я тебе жилье оформлю. Ты сколько у меня пробудешь?

— Дня два–три. — Ирина Аркадьевна хотела сказать: «Если бы можно, я вообще не уезжала бы до конца твоей службы», но только вздохнула и поднялась. Она так и не дождалась буфетчика, поэтому спросила:

— А кому же деньги платить?

— У нас здесь самообслуживание — сам взял, сам деньги положи. Полное доверие. Это же армия, мама.

И это и многое другое и в сыне и в том, что ей довелось увидеть за три дня, удивляло, успокаивало и даже как–то окрыляло мать. Она теперь не только была спокойна за Юру, а радовалась переменам, которые обнаружила в сыне. И в самой глубине души, там, на донышке, куда и сама–то заглядывала очень редко, благословляла какую–то высшую силу — в бога она не верила, но мысленно благодарила кого–то там, наверху, за то, что Юру взяли в армию и он, слава богу, теперь вроде бы на правильном пути.

Колыбельников, прощаясь с ней перед отъездом, сказал:

— Не долго вам ждать, служба у Юры к концу. Учитывая его ранение, мы сможем уволить его в первую очередь.

— Нет–нет, зачем же! — воскликнула неожиданно для себя, но вполне искренне Ирина Аркадьевна и тут же смутилась, стала прятать истинный смысл своих слов: — Наш папа человек очень педантичный, ему будет приятно, чтобы Юра отслужил день в день, сколько полагается.

Колыбельников сдержал улыбку, сделав вид, что он ничего не понял. А Юра, стоявший рядом, до того был удивлен восклицанием матери, что широко открыл глаза и несколько раз перевел их сзамполита на мать.

На аэродроме Ирина Аркадьевна опять плакала, только слезы теперь не были горестными, она улыбалась, и слезинки ее, казалось, тоже улыбаются, потому что в них отражалось солнышко.

Перед самой посадкой к ним вдруг подошел тот самый «басмач», который вез Ирину Аркадьевну на самосвале. Он был, как и в тот день, небрит, пыль набилась в черную жесткую щетину на его лице.

— Здравствуй, хозяйка! — весело сказал шофер, обнажая ярко–белые крупные зубы. — Это твой сын, который был ранен?