Не мешки

– Всякий живой человек жаждет взаимодействия с духом. Обычно бессознательно, потому что не те сейчас культурные нормы, чтобы помогать такую тему из глубин бессознательного аж в самый ум поднимать. Не осознаёт, но всё равно жаждет. Потому что без этого взаимодействия всё – бессмысленно, прах и тлен. И впереди только смертные муки и вечность небытия.

– Человек не приспособлен к взаимодействию с духом! За редчайшими исключениями – вот прям совсем нет. Чтобы взаимодействовать с духом, нужно сознательно ставить его на первое место в приоритетах. На этом месте отваливается примерно 99 % желающих, потому что, во-первых, СОЗНАТЕЛЬНО. А во-вторых, реально НА ПЕРВОЕ МЕСТО, а не после вожделенного достатка, жениха хорошего, и чтобы все были здоровы в семье.

– При этом дух тоже жаждет взаимодействия с человеком. И делает в этом направлении, что может, в рамках условий текущей игры. Может он даже в этих невыносимых условиях дохрена, но это – ну как сказать. С одной стороны, хорошая новость. А с другой, на практике не понравится никому.

– Потому что мир (от слова «мирское»), вся эта наша майя, вся эта убедительная материальность так нас занимает, так ослепляет своей убедительностью, так убаюкивает и отупляет рутинами, что не до духа нам. То есть потрындеть – да (да и то немногим), а так – не.

– Чтобы отвлечь человека от мирского, проще всего сделать это мирское невыносимым. Прожечь в этом мирском как можно больше зияющих дыр, заполнить эти дыры таким невыносимым страданием, чтобы ничем мирским оно не исцелялось. Эти дыры в перспективе могут быть заполнены небесным светом, иных отделений для небесного света в человеке, извините, нет. Но для начала надо просто уцелеть (выжить физически и не сойти с ума больше какой-то допустимой нормы). Короче, история избранника духа всегда история Иова. Но не потому что злой боженька с чортиком на мешок благодати поспорил, а потому что с нами (сознаниями, заключёнными в человеческие существа) иначе нельзя. Иначе до нас просто не доходит – технически. Мы таковы.

– Нет ничего мучительней и страшней, чем богооставленность. То есть, жизнь сознания вне даже фрагментарного присутствия взаимодействия с духом. Неосознанная богооставленность порождает чудовищ, осознанная – несчастных безумцев и настоящих деятельных святых.

Плюс «Кофеин»

Открылся летний «Кофеин», не настоящая кофейня, а сезонная будка на Лукишской площади, и я теперь там сижу, хотя надо бежать по делу. Но какое может быть дело, когда на Лукишской площади нелепым железным крокусом расцвёл Кофеин, один из моих любимых, потому что, во-первых, сезонный, про лето, а во-вторых, потому что Лукишская площадь – мемориальное место («мемориальное кладбище», – подсказывает Т9, и оно почти право, Лукишская площадь у нас напротив бывшего здания КГБ и вся целиком – памятник погибшим от этой угрюмой херни).

Так вот, когда Лукишскую площадь отстраивали заново, «Кофеин»-будку закрыли, и многие интеллигентные горожане говорили, что это хорошо, негоже в таком знаковом месте кофий хлебать. Но будка благополучно вернулась, а зимой на Лукишской площади был смешной маленький каток с музыкой и цветными прожекторами; надеюсь, линди-хопперы тоже вернутся, чтобы по четвергам, или какой там у них был день недели, напротив кофейной будки плясать.

Потому что всё это – кофейня, каток, танцы на улице – и есть настоящий памятник павшим, наглядное свидетельство того, что жизнь и радость в очередной раз победили угрюмую сволочь. А потом догонят и победят ещё.

Поговорили

– …в начале года была большая выставка в Штутгарте. И представляешь, мои работы повесили в одном зале с Бойсом. Его там была видеоинсталляция; на самом деле, просто фильм, документальная запись, как он ползает, красит какую-то коробочку…

– Прикинь, у нас когда-то тоже была выставка вместе с Бойсом! Кажется, в Эрфурте. То есть, это были две отдельные выставки, на одном этаже ранняя графика Бойса, на другой наш пластилин. Но всё равно, я думаю, считается, что вместе. Музей-то один! Так мне, представляешь, долгие годы было об этом как-то неловко рассказывать. Так-то я очень даже люблю хвастаться, а тут – нет, не могу. Словно это враньё какое-то – выставка вместе с Бойсом. Это всё равно что, не знаю, с Аллахом поужинать: даже если однажды такое каким-то чудом случилось, сиди и молчи. Тебе вот сейчас рассказываю, и то немножко неловко. А ведь сколько лет прошло. Срок давности! Было бы это преступлением, меня бы уже не смогли осудить.

– Так мне тоже неловко! Ну вот, тебе похвастался, что висел в одном зале с Бойсом. А больше пока никому не говорил.

* * *

– Ты вообще говори заранее, когда у тебя выставки в других городах. Я человек свободный, люблю не пойми где шляться, могу взять и специально поехать туда, где у тебя выставка. Вот, в Штутгарт, если бы ты сказал, вполне можно было слетать.

– Вот скоро в Париже будет…

– Ёлки. Это мне придётся из-за тебя ещё раз в Париж ехать!

– А тебе неохота?

– Да вот именно в Париж как-то не очень. Но я, наверное, съезжу, раз выставка. Только из-за тебя.