Не могу без тебя

Вот вечер на море, когда они все впятером сидят в открытом ресторанчике, пьют тягучее красное вино, от которого мелькают яркие разноцветные огни, и плывёт музыка вместе с морем, и звёзды сыплются на скатерть. Отец встаёт, подходит к ней, говорит: «Разрешите?», и они идут в круг танцевать. Никогда никого не будет она любить так, как отца. Он самый красивый, самый добрый, он так нежно обнимает её! У неё кружится голова. Во рту — вкус винограда, с южного неба сыплются на них с отцом звёзды. Вместе с ними по морю, по земле, по небу плывёт музыка. Нет, они плывут вместе с музыкой.

Марья встаёт, бежит к двери. Дрожащими руками распахивает.

— Папа?!

На площадке — никого.

Она сбегает с четвёртого этажа, не сбегает, слетает, спадает — через три, через пять ступенек, выскакивает на улицу.

— Папа?! — зовёт она. Оглядывается, но сквозь слёзы не видит ничего. — Папа! Папа!

— Идём домой. Сумасшедшая! Всё нужно делать вовремя. Он уехал. Не видишь? Приехал и уехал. В каждом явлении есть позитивные и негативные стороны. Машина украшает наш быт, упрощает взаимоотношения с окружающим миром, но вместе с тем, видишь, и рушит. Так, если бы не машина, он тихо брёл бы себе по улице, строил бы обиды — родная дочь не пустила в дом, а так — сел, включил зажигание, чик, и поехал. — Они снова в комнате. Иван на неё не смотрит. Ходит взад-вперёд по комнате, как Чижов. — Давай доскажи, чем там у тебя кончилась вся эта история с Чижовым и Альбертом?!

Не сразу понимает Марья, чего хочет от неё брат. Никак не может выбраться из горячего кольца отцовских рук, охраняющих её от падений в яму, от злых людей и одиночества.

Да, Чижов. И Альберт Маркович…

Чижов. Глаза в чёрном окаймлении густых ресниц, как нарисованные, губы, прямой нос, пышные волосы.

И вдруг это лицо, на котором постоянная жалкая улыбка, — сурово, смазана рельефная линия губ: «Больше ничего не скажу вам!»

4

Следователь не спросил: «Почему больше ничего не скажете?» — встал и вышел. Следователь напоминает доктора Айболита из сказки. Мягкие движения, мягкая улыбка, добрый голос.

Её сменили. Она может идти себе преспокойно домой, но как уйдёшь, когда следователь ходит по клинике? Колечка рассказывал о следователях, об их методах, как они поворачивали дело против лучших людей, как засуживали. Вдруг этот притворяется добрым, а возьмёт и погубит Альберта Марковича?! Она должна найти его, сказать, чтобы не верил Галине с Владыкой и Аполлоновной, она должна отвести удар от Альберта Марковича! Но ни в ординаторской, ни в конференц-зале, ни в палатах следователя нет. И вообще такое впечатление, что нет никого, кроме больных, — царство больных. Тогда Марья принялась искать Альберта Марковича. Заглянула в операционную, снова прошлась по палатам.

Сиверовна моет полы.

Санитарки, уборщицы делятся на тех, кто моет пол, и на тех, кто развозит по нему грязь. Развозить грязь легко. Насади мокрую тряпку на швабру или ленивку, подмахни посерёдке палаты, возле двери, возле окна и — привет, иди дальше, в другую палату, с этой же тряпкой.

Сиверовна — из тех, кто именно моет пол. Сначала она лезет в углы и под кровати и тряпкой, пропитанной горячей мыльной водой, собирает грязь. Потом долго отмывает тряпку в воде. Потом выливает эту первую воду и снова отстирывает тряпку. Набирает в ведро чистую воду, возвращается в палату. Повторяется всё сначала. Три раза моет одну палату, три раза стирает тряпку, три раза меняет воду. И после третьего мытья вода в ведре — чистая.

Наверное, только в их отделении не пахнет мочой.

— Ты, Маша, погоди иттить. Тебя искал Климов. Сильно волновался. Говорит, из-под земли. А где я тебя возьму из-под земли?

Сиверовна, как и Галина, одинока. Единственный сын погиб в войну. Не успел жениться. Муж ещё в Гражданскую погиб. Но Сиверовна не озлилась. Она верит в Бога. И когда говорит о Боге — Марью чистым воздухом обдаёт. Любит Марья слушать Сиверовну. «Говори, Сиверовна, учи. Сам человек выбирает себе учителя!» И сейчас с удовольствием смотрит в чёрные бусины-глаза и уже не так боится за Альберта Марковича.

— А куда все делись? — спрашивает.

— Сидели по очереди со следователем, а потом кто куда, врассыпную. Домой, небось, куда еще? Кончился рабочий-то день! А твой недавно стоял на лестнице с Климовым. Может, ещё и стоит?

— Он не мой! — вспыхнула Марья. — Общественный!

— Нешто я без глаз, Маша? Твой. Прибился к тебе. Ты не сомневайся, возьми и держи. Уж очень он божеский человек. Видать его сразу. — Сиверовна говорит едва слышно, не любит в разговор впускать больше одного человека. Марье это нравится. С Сиверовной вдвоём плещешься в разговоре, не разбрызгиваешь ни слова.

— Вот ты наконец! — окликнул её Альберт Маркович.

Она обернулась.

Альберт и Климов шли к ней навстречу.

— Эх, Маша, искал я тебя! — сказал Климов.

После Алиной смерти, кажется, внешний мир для него перестал существовать, лишь внутри шла, вершилась важная работа, и он, как сторожевой пёс, охранял эту работу, потому что в ней — весь смысл жизни Климова, кроме этой работы, у него больше ничего не осталось.