Не могу без тебя

Стремительным потоком врывались на проспект машины с улицы Димитрова, задевали сумками несущиеся к метро и к автобусным остановкам люди, в ларьки за мороженым, газетами и цветами стояли очереди. Над Альбертом повис лёгкий снег, голубой в сумерках. Было непонятно, как тёмное, почти чёрное небо может рождать светлый снег, но оно рождало новые и новые россыпи. Снежинки совсем не походят на цветы земляники, распускающиеся каждый год на могиле матери, и сумеречное зимнее небо, нависшее мрачным куполом над проспектом, совсем не походит на светлое майское в день маминого рождения, но ощущение возникло точно такое, какое бывает только около маминой могилы. Очутившись, как в люльке, в снежной пляске, Марья растворилась и в ней, и в тёмном небе, даже мрак, нависший над городом, ощущая, как благо: в ней разлился тот же покой, какой бывает только около маминой могилы. Этот покой соединил в гармонию чёрное небо, и чистый снег, и лицо человека, смотрящего на неё, освещённое светом, как в церкви — лики святых-страдальцев.

— Что с тобой, Маша?

Сейчас, наконец, она поймёт то, что держит её часами около маминой могилы!

— Вы всё знаете, скажите, люди умирают совсем? Может быть, ваш отец, моя мать умерли не совсем и смотрят на нас с вами сверху? Если не совсем — значит, мы встретимся? И тогда не страшно умирать. Что над нами? Бог? Природа? Кто, что делает всё это?

Он не рассмеялся. Поёжился, точно ему за шиворот неожиданно сунули пригоршню снега.

— Ты хочешь, чтобы я, скромный врач, ответил на вопросы, над которыми бились лучшие умы человечества, тратили свои жизни.

Над ними повис снег.

2

— Умер! Вот тебе твой хвалёный Альберт! Вешаешься ему на шею, бесстыжая! Ходишь по пятам! — Галина сияла.

А Марья не понимала: почему, если кто-то умер, нужно так радоваться? Почему Галина встретила её на лестнице и заглядывает в глаза?

Ухнуло от страха сердце в колени. Ярко крашенные Галинины губы, яркие щёки, яркие цветы блузки слились в единое пятно, Галина — красная, кровавая.

Кто умер? Альберт Маркович? Но тут же Марья откинула это смешное предположение, он позвонил ей в восемь, как звонит каждое утро, сказал: «Здравствуй! Поздравляю тебя с началом нового дня!» Не мог он умереть за час пути! Значит, умер его больной? Кто? Пошла мимо Галины, но шла по коридору медленно, ноги затяжелели. Галина цокала каблуками следом.

— Мы ещё разберёмся, в чём тут дело! — говорила возбуждённо, а Марье слышался стук молотка по гвоздю — цок, цок, цок. Разберёмся? А что, если Альберта Марковича посадят в тюрьму?

Климов умер? Этого не может быть. Вчера Климову сняли швы. Через два дня его выпишут.

— Здравствуй, Маша! — Сиверовна несёт сразу два судна. Она подаёт Марье знак глазами, и Марья сворачивает за Сиверовной к туалету.

— Ты куда, курсантка? — Галина тоже поворачивает к туалету.

Несолидно ведёт себя Галина: открыто радуется тому, что кто-то умер, идёт за ней в туалет! Что нужно Галине от неё?

Марья пошла в перевязочную. Поставила сумку с бутылками из-под кефира — после работы надо сдать и купить еды, надела халат. И тупо уставилась в окно. Серый день. Ни солнца, ни снега. Галина потерялась где-то в коридоре, и у Марьи есть минута подумать. Наверное, это Чижов.

Заглянула Сиверовна, поманила. Марья пошла за ней. Да, она догадалась правильно — умер Чижов, Сиверовна идёт к его палате. Но от чего? От колита да гастрита внезапно не умирают.

— Он жив! — услышала Марья голос Альберта Марковича. Обошла Сиверовну. Туго обтянуто белой кожей лицо. Запрокинуто. Торчит кадык. Остр подбородок. Остр кончик носа. Как же — жив? Мёртв.

Альберт Маркович без халата. Склонился к самому лицу Чижова.

Все здесь — Галина, Аполлоновна, ночная медсестра, крашеная блондинка Лида, всегда с гримасой на лице, будто только что выпила английскую соль, и почему-то Климов здесь. Марья видит его сбоку — малиновое ухо, край малиновой щеки.

Какая нелепая минута: все молчат, никто ничего не понимает.

«Только чтоб ничего не случилось с Альбертом Марковичем!» — молит неизвестно кого Марья.

Ей жалко Чижова. Никто к нему в больницу не приходит, передач не носит, забытый он какой-то.

Альберт Маркович выпрямился:

— Значит, так. Перевезти в реанимацию. Лида, Маша, хорошо промыть его. Шок. Сильное отравление. Похоже, наркотиками.

— Да, — сказал неожиданно Климов. Все повернулись к нему. Но он больше ничего не сказал.

— Ну? — спросил Альберт Маркович у него. И снова Климов не ответил. — Ладно, это потом, а пока не наступил паралич сердца, срочно в реанимацию! — Альберт Маркович вышел из палаты.

В разгар промывания, в тот момент, когда у Чижова появились робкие признаки жизни, в реанимацию влетела Галина. Торжествующе закричала:

— Вскрыт шкаф. Пропали наркотики!

Альберт Маркович даже не взглянул на неё, следил за приборами. Был он спокоен.

— Капельницу подключить. Раствор!

— Исчезли! Нужно было открыть кабинет. Нужно было вскрыть шкаф. Как же это?! Подсудное дело!

Задень Альберт Маркович не сказал с Марьей ни полслова, всё время на людях, и на ночь остался около Чижова.