Не молчи

– Мы все преодолеем, Малая. Я заберу твою боль себе,– нежно целует в губы,– родим обязательно. И мальчика, и девочку, а может и троих… Мы все были неправы,– продолжил он, гладя ее по волосам. Нежно, заботливо. Так, словно бы эти руки еще несколько часов назад не причиняли столько боли,– ты должна перестать играть в эти двойные игры с Максимом, Виктория. Я уже переговорил с отцом. Его отправляют открывать филиал в Венгрию, подальше от нас. А мы… Мы все заново начнем. Бог нам второй шанс дает- вон, папа твой жив остался чудом, хотя могу от того, что ты на него вывалила,– застыл, не стал договаривать, наверняка, понимая, что она и так вся изводилась от одной только мысли, что это всё она виновата, что нельзя было вот так с отцом. Она взрослая девочка уже. Сама должна разгребать свою кашу.

–Вика, люблю тебя,– шепчет, покрывая лицо поцелуями- и снова она чувствует влагу на его ресницах, порхающих по ее коже вслед за царапающей двухдневной щетиной,– собой клянусь, если только бы тебя у меня не было, я бы подох… И подохну, если ты меня бросишь. Просто выйду из окна. Не смогу жить без тебя, слышишь? Не смогу…

Она нерешительно протянула свою дрожащую, все еще утыканную катетерами руку к мужу и положила ее на спину. На кончиках ее робких пальцев была надежда. Она верила. Самой страшной ошибкой Вики было то, что она верила, как верят сотни тысяч других, прячущих синяки на лице, уткнувшись в шею своих экзекуторов…

Глава 16

Дома Вику ожидали цветы, охапками наваленные на кровать и пол. Хоть спать на них ложись. Ей вдруг стало жаль их. Тонкие и беззащитные стебли пытались постоять за себя с помощью острых, опасных шипов, но им не удалось. А у неё и у малыша не было даже шипов. Их так же срезали, лишили почвы под ногами. И бросили, позабыв.

– Всё нормально? – голос Алекса заставил вздрогнуть.

– К чему эти цветы? Да ещё и на кровати, на которой… – договорить он ей не позволил. Зажал рот своей ладонью и прижался щекой к её виску.

– Не надо. Не говори этого. Прошу, Вик. Не рви мне душу. Я до сих пор себя ненавижу.

Она промолчала, но от руки его увернулась. Он себя ненавидит. А ей каково? Кого ей ненавидеть? Его? Того, кого любит? Или себя? За то, что любит. За то, что доверилась. За то, что не хватило сил уйти. Внутри чувствовалась какая-то надломленность, трещина. И она словно увеличивалась, росла с каждым днем. Примирение с Алексом не давало успокоения. Что-то было не так. Уже не так.

Она боялась за папу. Очень боялась потерять единственного родного человека. И если бы она решилась уйти, пришлось бы объяснить ему почему. Возвращать память папе не хотелось совершенно. В его памяти Вика счастливая невеста, а не несчастная, изнасилованная жертва. Да и врач велел если не запретить, то хотя бы выдавать новую информацию дозированно. Вопреки своей воле она снова и снова возвращалась к разговору со свекровью, которая может и не напрямую, но косвенно повесила всю вину на Вику. Этот факт одновременно и расстраивал её, и бесил. После той беседы в больнице видеться с родственниками мужа тоже желания не было никакого… Вика замыкалась в себе.

А ещё, она оказалась слишком слабой, чтобы бросить Алекса. Сначала уговаривал он. Раскаивался, посыпал голову пеплом и уверял, что всему виной некие таблетки, которые он принял с другом. С другом, который больше не друг. По понятным причинам. И это именно он, Стас, предложил Алексу «немного поиграть».

Вика понимала, что последнее – это стопроцентная ложь. Алекс не из тех людей, которые идут на поводу у других. Если бы он не хотел причинить ей боль, он бы на это ни за что не пошёл.

Иногда Вика хотела задать ему вопрос… Сотворил бы он нечто подобное, если бы знал, что жена носит под сердцем его ребёнка? Сделал бы он это, будучи не под таблетками? И если бы с ним тогда сидел не Стас, а Макс, к примеру?

Пожалуй, она всё же не хотела знать ответы на эти вопросы. Просто потому, что уже ничего не изменить. Не отмотать назад, не переписать. Всё уже случилось и ей незачем в этом копошиться.