Не на месте(СИ)

Сперва ладилось. Отец прибытку радовался, даже колотить меня перестал. Осенью, как свиней забивали, сам со шкур чешую посшибал, нагреб мне мешок цельный: работай. Я чешую Деду снес и реву сижу: жалко. Люблю я свинок-то, и они меня признают, слухаются. На хуторе, если скотину резали или курицу даже, я сбегал всегда. Невмочь. После мясо жрешь, ажно давишься, да жрать-то охота.

Я реву, а Дед меня по голове гладит, приговаривает ласково. Аж внутре цепенеет... Глядь, он чешую на пол высыпал. Да с другого мешка, что из села принесли. Все смешал, и не разобрать, где со своих, где с чужих...

Зимой я подолгу у Деда гостил. Алтарик поставил - мать велела, даже фигурки освещенные дала, чтоб хвалы Господу возносил, как положено. Да совала тайком то сала, то хлебца - для меня же больше. Эт' я проглот, а Дед и не ест почти: так, кашку-повариху аль грибовницу сварит, да меня же наперед и потчует.

После, как сев начался, забегал урывками, больше по хозяйству помочь. Я и прежде еще огородик на поляне устроил: капуста, брятка. Все Деду подспорье. Ну, и табак его заморский, вонючий, эх... Еще, понятно, человек ходил от перекупщиков: в условленном месте готовую работу забирал да оставлял в уплату денег маленько, крупы; чешую приносил, кожу на шнуры. Дед его в дом-то не пускал, издаля кричал, чего надо. И то: платили-то за работу сущий пустяк. А Дед и тому был рад...

Сам-счастливый тот год выдался. Все довольны, и врать, таиться не надо. Даже нечисть почти не снилась...

А потом отца заело: мало ему. Прослышал, видно, что в городе за чешуйные поделки дорого дают. Ан прибыток тот не про нас, перекупщикам отходит да старосте Ключевскому - без того и не стал бы тут чужанина терпеть. И отцу про то известно. Ан не верит. Думает, хитрит старик, зажимает.

И не по жадности он это, отец-то. Живем ведь небедно: свинки, куры, кобыла своя; и земли вдосталь, братьям на двоих хватит - я-то не в счет, а им как раз... Не по жадности. От обиды. Гонористый ведь он, с амбицией, ан жизнь его всякий раз обламывала. Вот и мстится: все-то кругом его окручивают, обойти хотят. Сам себя только растравляет.

Да еще на то досадовал, что пригрелся я у Деда. Они-то ведь через меня страдают, всей семье напортил, а сам, ишь, довольный! И не дай Бог при отце про Деда добром помянуть: так и взвивался. Уж и супротив родных-то Дед меня настраивает, и от веры Истинной отваживает, и невесть что еще. А теперь вот: платит, ишь, мало.

Вечор отец выпил крепко, да взялся опять: орет, грозится. Хочет, чтоб я больше с Деда стребовал. Я стыдом горю: без того Дед за меня сверх половины прибытку отдает да еще отдельно сует, велит для себя припрятывать. Да и все бы отдал. Не от мира сего он. Сколько натерпелся, а так и не принял ни злобы людской, ни алчности...

А отец свое: или пусть вчетверо против прежнего платит, или уходи от него. Сами-де с перекупщиками стакнемся, а старика побоку.

***

Вот сижу я у Деда. Отмалчиваюсь, думку кручу, а как быть, не знаю.

А Дед вздыхает, за трубку опять берется. И так уж в избе не продохнуть, хоть и дверь настежь. Говорит, ему с курева легче. То-то ты с него кашляешь-заходишься, аж внутре булькает...

Старый он. До того старый, что и не живут столько. А Дед живет. Сорок сороков в самой страшной каторге, в шахте угольной помирал - не помер. Все мёрли, и молодые с надсады чахли - а он, старик, жил. После по свету мыкался, всякого навидался: где мор, где голод, где война. А Деда ничего не брало. Нет ему смерти, проклят он.

- Чего пригорюнился? - говорит. - Дома как, поздорову все?

- Угу, - буркаю.

- За кольчужку-то восемь ри обещали. Э?

Посмеивается, перхает, пробует пальцами узелки на изнанке: ровно ли. Ослаб он глазами-то, зеницы уж мутятся...

Я молчу, зубы сцепил. А руки работу делают: язвецом наметить, наколоть, буравом крутнуть, и еще одну - по две дырки на чешуину. Тороплюсь побольше наделать. Соберет-то дед и сам, а вот дырки провертывать сил не хватает. Один он уж путем работать не сможет...

Закончил. Встаю.

- Пора мне, Дед.

- Иди, сынок. Спасибо, - подымается тяжко, о столешницу опершись. - Денежку через два дня обещали. Там и заглянешь.

Денежку. Даже всего вместе, да с заначкой моей, выйдет половина от того, что отец запросил...

Выхожу. Припозднился. Бегу. Вдруг навстречу - человек, чуть не налетел впотьмах. Мать? Что ей здесь?..

- Ну, - спрашивает, - говорил с ним?

- Нет. Прости.

- Отец ведь так и так не отступится.

- Знаю.

Мать взялась было причитать, жалобить:

- Йарушка, сыночка, да как же?.. - и вдруг переменилась, хватает за рукав, дышит жарко, со слезой: - Нет! Не слушай! Ты не слушай меня, родненький, и о нас, о суетном не думай. Тебе - другое, ты не нам чета...