Не наступите на жука

Сразу после ужина Женька направилась в гараж. В яблоневом интернатском саду театр-гараж был похож на крепость с одним узким окном-бойницей. На неприступную крепость для всех, только не для Женьки. Ее звали. Ее ждут. Она вошла, и дверь захлопнулась.

Навстречу в своих неизменных черных перчатках, со скверной улыбочкой двинулся Мочало. Следом засеменил верноподданный Козявка. Последний в их строю — Рома Репин. Он взглянул на Женьку и сразу отвел глаза, как будто ее вообще не существовало.

Они встали гуськом, потому что посреди гаража зияла яма для ремонта машин. А по бокам лежало два металлических рельса — желобки, чтобы туда точно попало колесо и машина не съехала в яму.

На другом рельсе — чуть поодаль — сидел, свесив ноги, Грущук. Было как-то не очень тепло, хотя они включили радиатор, и как-то не очень светло, хотя горел свет.

— Ура королеве сыска, — говорит Мочало.

— Хочешь шубу? — подал голос Грущук.

— Какую шубу?

— Шуба — класс! Ни у кого такой не будет! — Он потянулся к верхней полке. На полках вдоль стены стояли банки, обгорелый чайник; множество ножниц, молотки, ножи, пакеты с надписями «хромовые квасцы» и разнокалиберные свертки.

Он сверток развернул — а там две шкуры.

— Тебя интересуют шапки? — спокойно говорит Грущук. — Что именно? Берется шкура. Ее надо слегка намочить и растянуть на досках гвоздиками. На лобовой козырек идет самое красивое, со спинки по хребту… Готовую вещь надевают на банку — двух-или трехлитровую, смотря какая голова. Потом кипятишь чайник и паром из носика обрабатываешь — волосок к волоску…

— Берется шкура, понимаю, — говорит Женька. — А где она берется? — и тут вспоминает: ночь. Они с Шурой из телефона-автомата звонят папе Водовозову. На поводке Рома Репин ведет черного терьера.

— Не боишься много знать? — спросил Грущук. — Тогда скажу: я люблю больших собак, породистых, с густым подшерстком, ньюфаундлендов, борзых, эрдельтерьеров, хорош и королевский пудель. Возни выходит меньше, а шапок — больше.

У Женьки вспотел нос. Не верится! Уж больно чисто было в «театре», где настоящая кровь лилась, как клюквенный сок. Но эта черная ремонтная яма…

— Измерь ее рост от головы до пят — для гроба, — зловеще произнес Мочало, на тот случай, если до нее не дошло самого главного. — Пусть тут в углу стоит, вдруг пригодится?

— Ну-с, — говорит Грущук, — что будем шить? Меховую шубу или… «деревянный тулуп»?

глава 6 Долой мерихлюндию!

Перед сном в интернате процветал культ ног. «Честь и хвала чистым спальням, коридорам и игровым комнатам!» — начертано над входом в спальный корпус. «Слава помытым на сон грядущий ногам!» — добавим мы от себя.

Ух и наседали на нас с этими ногами. Ежевечерний массированный налет: это воспитатели под предводительством Проракова проверяют свежесть ног интернатских воспитанников.

Невзирая на лица, откидывают одеяла:

— А это у кого такие черные ноги?

Негр Фред Отуко:

— Я мыл! Клянусь мамой!

Шура Конопихина в знак протеста синими чернилами написала на ногах: «Они устали! Дайте им отдохнуть!»

Федор Васильевич Прораков, увидев это, взвился до потолка, подумав, что Шура сделала татуировку.

Пока народ сосредоточился у ногомоек, в туалете на унитазе сидела Шура и уписывала большое красное яблоко. Когда она откусывала, на щеке у нее появлялась шишка, как у хомяка.

— Ты чувствуешь, как крутится Земля? — спросила Шура.

— Я чувствую, что мне «крышка», — сказала Женька.

— Верх канальства! — воскликнула Шура, когда узнала последние известия. Женька держала ее в курсе событий. — На фуфу берут! Надо спокойно все обдумать.

С этими словами Шура легла в постель и моментально уснула. У Женьки сна ни в одном глазу. От сердцебиения. Лежит и слушает — панцирная сетка кровати сердцу в такт: ТШ! ТЩ! ТЩ! Циклоп Мочало все-таки посеял в ней некоторую панику.

Где мои мама с папой? Чего они писем давно не шлют? Бросили, что ли? Другую себе нашли?

«Не поддаваться!» — думала Женька. Раз человек целенаправленно растит в себе милиционера, он должен сызмальства с презрением относиться к страху.

Она и в сочинении написала: «Хочу быть милиционером!» Правда, ошибка вышла из-за невнимания: в слове «милиционер» Женька пропустила слог «ци».

Что было! Затаскали к директору. Еще бы! Мечтать стать миллионером. И не простым, а с одним «л»!

Вот так рождается непонимание. От нежелания понимать. Невооруженным глазом заметно, как вокруг человека, даже иногда близкого, вырастает стена.

Мне кажется, в пику этому человеческому свойству, обрастать непрошибаемой стеной, древние китайцы воздвигли каменную стену — чудо акустики.

Толстая-претолстая! Говоришь сквозь нее — будь она прозрачной, — собеседника было бы еле видно, а слышно — хоть шепчись. Вот до чего люди, преодолевая преграды, хотят слышать друг друга и понимать.

Сто раз правы Сократ и Григорий Максович: другой человек — это ты. Любого оглоеда, черта драного можно понять и полюбить. Теоретически. Но практически в Мочалове для Женьки нет ничего достойного любви.

Зато Рома Репин!