Не небом едины (СИ)

— Про Платона она заговорила, ишь ты, — отец насупился, — да как же ты могла забыть то своего суженого, небом тебе данного? — пожурил меня отец, и я сникла, ничегошеньки не понимая.

— Небом данного? Леопольда? Я его не забывала. — на глаза навернулись слёзы, отец отчитывал меня, но я не понимала, что сделала предосудительного.

Отец разъяренно замахал руками и зло бросил мне.

— Какого Леопольда, Марта?! Очнись ото сна. Приди в себя. Сколько можно жить в забытьи?! Я понимаю, тебе там хорошо, уютно, и мухи не кусают. Но жизнь продолжается. И от тебя зависит другая, ценная жизнь.

— Но отец, я надеялась, ты меня просветишь, откроешь тайну, что произошло с нами, со мной, с любимым Плутонием тогда 17 лет назад.

— Тебе никто не поможет, дочка, — грустно произнес отец, и душу снова заволокло тяжелой, беспросветной пеленой.

— За что ты лишаешь меня надежды? В чём я согрешила?

— В том, что забыла по своей воле то, что было важно для тебя. Хоть Плутония вспомнила, и то слава Богу. Запомни, ни я, ни тётя Маша тебе не помогут. Помочь себе можешь только ты сама, ты одна, если захочешь. А до тех пор.

— Да как же я вспомню, если столько лет не могла вспомнить? — не выдержала я причитаний отца и всхлипнула. — Что ты со мной как с дитятей разговариваешь, папа? Я взрослая женщина.

— Вижу я, какая ты взрослая, — отец сбавил тон, — взрослые берут на себя ответственность за свою жизнь, борются за свою любовь, а ты плывёшь по течению, наслаждаешься эйфорией беспамятства и предпочитаешь реальной жизни волшебную сказку. Платон — волшебник, Платон — чародей, да? Взрослая женщина бы так сказала про Платона? — голос отца опять повысился. — Нет. Любящая и взрослая женщина бы назвала Платона мужиком, мужиком, что надо, дочка. Как ты измывалась над ним, так и измываешься дальше, эгоистка, вся в мамашу свою.

Лёгкие будто заполнились резко до краёв чем-то вязким, стало нечем дышать. Пространство вокруг потемнело, на небе сгустились тучи. И я увидела, как белая ряса отца окрасилась в кроваво-чёрный, его лицо извратилось, а над головой появились острые, изогнутые рога. Я оцепенела от ужаса — передо мной стоял чёрт вместо отца, или отец и был чёртом, или стал им, или я сошла с ума. Омерзительное нечто с рогами зашипело, расплевалось и ударило меня копытом в живот. Я взвизгнула от опоясывающей боли, что вернулась ко мне, попятилась назад и рванула туда, откуда так бежала восторженно к отцу. Обратный путь оказался короче и быстрее, потому что пол подо мной наклонился, я заскользила и покатилась кубарем вниз, ойкая, набивая себе шишки на и без того ноющем от ран теле. И в самом конце услышала истошный крик Изольды.

— Отпусти её, говорю, слышишь? Лёня, задушишь же, загубишь! Липатов, опомнись, мало тебе одного раза было? Ты Марту добить решил?

— Ааа, — заголосил бывший, — я убил, убил Марту? Она не дышит, Изи.

— Как не дышит?! Марта?

Глава 27

— Марта Юрьевна, просыпайтесь, Золушка, спящая, — кто-то звал меня, и я поспешила открыть глаза, предвкушая встречу с Платоном: «Кто же, кроме него, мог назвать меня Золушкой? Только мой чародей Плутоний.». Но Платона не оказалось в палате. Да и мужской голос, что прохрипел участливо мне на ухо, настойчиво вырывая меня из сна, был возрастным и незнакомым. «Сон. Это ведь был сон?», — задалась я немым волнующим вопросом. Но, оглядевшись по сторонам, с сожалением поняла, что сон был лишь отчасти, а душил меня Леонид наяву, душил по-настоящему. Горло больно сковало, будто бывший душил меня не руками, а сдавливал мою шею ржавой цепью. Я открыла рот, чтобы откликнуться мужчине, видимо, врачу, облаченному в серо-голубую медицинскую рубашку и брюки в тон халату Изольды, что сидел на стуле рядом. И не смогла сказать ни слова или не услышала свой собственный голос. Глаза наполнились мгновенно слезами, я заёрзала на больничной койке, раздираемая чувствами и тревогой: «Что со мной? Проблемы всё-таки с голосом или со слухом? И то, и другое мне крайне не нравится и пугает. Что мне там Липатов повредил? Ответьте кто-нибудь!».

Врач, имя которого я не могла разобрать на бейджике из-за нахлынувших слёз, заметил моё беспокойство и бережно накрыл своей большой, волосатой рукой мою. Я ощутила тепло и приятное покалывание. Врач молчал, но я медленно успокаивалась, а слёзы застывали. Врач поймал мой относительно осмысленный взгляд и снова заговорил.

— Полно вам сырость разводить, — мужчина подмигнул мне и расплылся в заразительной улыбке, что я улыбнулась невольно в ответ, хотя улыбаться было совершенно нечему в подобной ситуации.