Не обожгись цветком папоротника (СИ)

В темноте скрипела калитка давно не смазанными петлями, и, крадучись, пробирались робкие тени. В основном, бабы. Прабабка впускала их к себе и хмуро выслушивала жалобы: на свекровь лютую, недобрую, на мужа, который решил, что жена для того и нужна, чтобы кулакам было на ком поиграть вволюшку, на разлучницу, из-за которой света белого не видать. Да мало ли у баб горестей? Вот и желали бы поправить судьбу. Бабка в помощи не отказывала. И для свекрови лютой, и для мужа непутёвого, и для разлучницы — змеи подколодной находила верные средства.

Маленькая Пыря, бывало, подходила к прабабкиной двери, приоткрывала её тихонько, и наблюдала одним глазом через щёлку. Видела многое, многое понимала, большая же часть была непонятной. А пока Пыря наблюдала, за ней тоже наблюдала… прабабка. И однажды поманила к себе.

Испугалась тогда Пыря, не послушалась старухи, бросилась прочь. А вечером, дрожа — не могла бабкин тёмный взгляд из памяти вытряхнуть, рассказала матери. И тогда случилось, наверное, ещё более страшное. Молча мать выслушала, молча встала, подошла к дочери, взяла за волосы и стала избивать. Била до тех пор, пока свет в глазах не померк, вытесняя образы тёмных глаз прабабки, и чужих, холодных матери. А когда очнулась, не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Всё болело. И, увидев приближающуюся мать, страшно замычала, мотая головой. Но мать сказала спокойно: «Выжила, донюшка? В следующий раз заглянешь к бабке — убью».

С тех пор, считай, бабку видела только мельком, старательно избегая встречи с ней. Это было не так уж и трудно. Во двор бабка почти не выходила. А если и выходила в лес или на луг за травами какими, то тихо шаркала в свою же калитку. Так и прожили рядом, словно на разных концах земли несколько лет.

А вот теперь с дочерью сладу нет.

17

После обеда Домна вошла в ворота Лябзиных хором. Огляделась, поклонилась хозяину, который неподалёку занимался своими делами. Во дворе много народа — семья большая. Взрослые поздоровались и продолжили свою работу, дети обступили гостью, рассматривают. Подошла большуха, Лябзина мать.

— Здрава буди, хозяюшка, — поклонилась Домна.

— Здравствуй и ты, гостья нежданная, но завсегда желанная, проходи, отведай наши хлеб-соль.

— Благодарю, не обидься, Дарка, только нет мне времени. А пришла поговорить с твоей старшей дочерью.

— С Лябзей? Никак натворила чего?

— Да нет, ничего.

— Тридцать лет девки, а ума как не было, так и нет. — Дарка обернулась к детворе, выбрала глазастого мальца, — а ну, Черняв, позови-ка тётку Лябзю.

Тот побежал.

— Двор метёт, к Живину дню, как полагается, — пока ждали, пояснила хозяйка.

Лябзя вышла с метлой, заметила гостю, вздрогнула, потом заулыбалась:

— Домнушка, рада тебя снова видеть. Ай, сказать что забыла?

— Да, сказать нам и правда много чего надо бы. Пожалуй, сейчас и начнём.

— Ох, некогда мне, милая. Дюже дел много. Праздник же…

Но хозяин грозно осадил дочь:

— Что ты ерепенишься? Неколи ей. Ай, опять своим языком что начесала?

Лябзя промолчала на этот раз. Хозяйка забрала метлу у дочери:

— Иди, — обернулся к Домне, — проходи, соседушка, хоть в горницу, там вам никто не помешает.

Лябзя нехотя пошла, Домна за ней.

В хате сели на лавку в бабьей куте, помолчали.

— Рассказывай.

— Что тебе, Домнушка, рассказать?

Домна положила перед Лябзей тёмный предмет.

— Вот — коловрат. Будем с тобою говорить, будет он здесь же лежать. Смотри, Лябзя, беда будет, коли соврёшь. Поэтому, прежде чем ляпнуть, подумай.

Лябзя скосила глаза на предмет, сказала жалобно:

— А будточки не коловрат?

— Старинных времён вещь. От Пращура нашего рода, потому и необычный. Силу особую имеет.

— А чо говорить-то?

— Правду. Видала в городе Еремея?

— Видала.

— Вот и расскажи об этом.

— Дык, что рассказывать?

— Всё и рассказывай. Где видела, с кем, разговаривала ай нет. Мне что, тебя учить рассказывать?

Лябзя вздохнула и начала.