Не один

Заметку эту (я даже не уверен, что это заметка, к чертям собачьим жанры, мне просто очень плохо) я писать не собирался, я еще не выжил из ума, чтобы писать о себе «несусветно талантливый».

Но таковым меня считал мой брат, он умер, и я пишу эти строчки ради него.

Несусветно талантливый, по версии брата и еще 27 миллионов человек; имеющий право и над Познером иронизировать, и вторым Ларри Кингом себя воображать, и об Урганта поцарапаться, и всю шатию из «Камеди Клаб» считать своим порождением; могущий по плечу похлопать Нагиева, – человек, чьи производственные мощности слишком велики для существующего рынка.

Ни «АКУЛЫ ПЕРА», ни «ОТАР ПРОТИВ», ни «БОЛЬШОЙ КУШ», ни «ПАРТИЙНАЯ 3ОНА», ни УКРАИНСКИЕ ПРОЕКТЫ, ни «КАКОВО?!», сделав меня культовым парнем, парализующим уличное движение в любой точке земного шара, где живут наши люди, – эти шедевры так и не вывели меня в первый ряд.

Айзеншписа, который бы объяснил Эрнсту мой масштаб и вписал в иерархию, уже нет, другие проталкивают своих, а мудрость толпы обыкновенно сводится к тому, что парня, чей словарный запас составляет три миллиарда слов, который не укладывается в прокрустово ложе стандарта и на голову выше подавляющего большинства, пардон за каламбур, говорящих голов, следует держать за графомана и мизантропа-анахорета.

Я мог бы целый день рассказывать вам, как нынешнее «тиви» погрязло в непотизме, какие овцепасы ведут программы, – но зачем, если вы сами все знаете и сами все видите?

Каждый год мне говорят, что я неформатный, «обзывая» при этом гением, чья гениальность имеет агромадную доказательную базу.

Я понимаю, что остался для брата бездомным уличным художником, отмеченным печатью гения, – и это понимание разрывает мне сердце. Потому что я заслужил, и давно, быть миллионером и помогать семье не грошами, а миллионами.

Но я, извините, не гомосексуалист и не ублюдок, что, в конце концов, и сделало меня изгоем. А теперь перечитайте текст.

И почитайте следующее.

Мне, человеку, которым восхищаются Е.Ю. Додолев и Ангела Меркель, которого боятся сомалийские пираты, которому за каждую статью в Америке дарили бы дом, но он в Америку не хочет, потому что любит свою страну, – этому человеку НЕ ХВАТИЛО ДЕНЕГ НА ПОХОРОНЫ.

Прости меня, Брат.

И будьте вы прокляты.

Любовь моя, мой плач – Тифлис!

Мгновенный укол счастья

Я того убеждения, что Тбилиси и Тифлис суть два разных города; в одном я учился, другой мне снится; Тбилиси – это воплощение адреналиновой

мощи, Тифлис – воплощение вычурного эстетизма. Пастернак писал, что «Тифлис – лишь страсти разряды», и кто я такой, несостоявшийся кутаисский торпедовец, чтобы придираться к слову «лишь»?

Не бойтесь после «макабрически-хтонической» Москвы, или из какой вы там большой деревни, укоризненных взглядов, не бойтесь прослыть пьянчужкой, вот вам тога жуира, накиньте, начните день с «Мукузани», так завещала великая Б. Ахмадулина:

«…вот радость! И под утро так чиста виноградовая сладость, осенявшая уста».

Тифлис – это, по тому же Пастернаку, «мгновенный укол счастья», поэтому селиться надо в одноименной гостинице, к черту стекляшки и бетон, да здравствует берег Куры, диск солнца прям пред тобой, болячек как не бывало, одна сплошная монополия рвущегося в атмосферу углекислого газа, и пузырьки шипят: в Тифлисе смерти не было и нет.

В этом городе («Не знаю я, известно ли вам, что я певец прекрасных дам, но с ними я изнемогал от скуки. А этот город мной любим за то, что мне не скучно с ним…») совершенно точно не возбраняется быть высокопарным.

После получаса в ресторане «Цисквили» («Мельница») вы сами сделаетесь витией и захотите отменить существующий миропорядок и объявить Эру Мировой Благодати.

Беспременно что-то хорошее начнется в жизни, если в золотом Свети-Цховели вы поставили свечу (я ставил там свечки за брата моего Ромку и за Давида Кипиани, и за всех пропавших ни за понюшку табаку).

Тифлис постоянно меняется, не меняясь. Прокатитесь по канатной дороге, на самой верхотуре испейте ледяной водицы и посмотрите вниз – это свернутый гобелен, который разворачивается бесконечно, напоминая о том, что от жизни не след прятаться, в нее нужно нырять.

Чуть-чуть южнее рая

Я жил на крохотной улице Иоселиани, там нет знати, одни высокохудожественные парии, добрые и перманентно хмельные, гоняющие мяч и играющие в нарды.

Улочка Иоселиани расположена «чуть-чуть южнее рая», там, где «на детской дудочке играя, живет вселенная вторая и называется – Тифлис».

Для понтярских разговоров о труднопроницаемом устройстве мира более других годится ресторация «Терраса» возле «Рэдиссона»; там случаются, кстати говоря, ареопаги нынешних футбольных звезд.

В Тбилисо-Тифлисе каждый второй считает себя гением, а каждый третий гениально играет то, ради чего он, кажется, и был придуман, – жертву собственной безупречности.

Но я был инородным телом на Иоселиани, я ведь кутаисский люмпен, а это идеологическое противостояние во вкусе «Москва – Питер».

И снова выручил футбол.