Не оглядываясь

– Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?

– Нет. Пока что малый не сделал ничего плохого. Ни вам, никому другому. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.

– По крайней мере, не мешайте мне, – отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело – видно вновь будет приступ, подумал он.

– Не могу вам этого обещать, – Томпсон оскалился. – Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон – вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?

– Изыди, – сказал отец Игнасио и побрел к погасшему костру, слыша, как в спину ему смеется Томпсон.

* * *

Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.

Что-то творилось там, за белыми скалами, – точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки – тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.

– Вот он, отец Игнасио, – прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, – вот он…

Солнце отражалось от поверхности воды – сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.

Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.

– Элейна! – крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг. – Элейна!

И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.

– Элейна? – неуверенно произнес он.

– Ненавижу тебя! – она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.

Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:

– Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?

– Отдав своего демона другому человеку?

– Но он же сам хотел, – механически повторил Арчи. – Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.

Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет ему дагор. И как проверишь, кто прав, если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил его. Или ему все равно, на ком сидеть?

– Что он там делает? – спросил отец Игнасио.

– Исследует город, конечно, – сказал юноша, – у него блокнот, и он делает зарисовки, и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игнасио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…

– Это пройдет, – сказал отец Игнасио, – насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Томпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…

* * *

Аттертон вернулся, когда начало темнеть и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.

– Элейна! – в свою очередь крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал: – Она даже не вышла меня встретить.

– Ее можно понять, – сухо сказал отец Игнасио.

– Никто не вышел. – Радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. – Кроме вас.

– Да, – согласился священник. – Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.

Пока не привыкнут, со скрытой иронией подумал он, к Арчи-то они привыкли.

– Как прокаженного? – горько спросил Аттертон.

– Да…

– И Элейна?

– Она тем более, я полагаю.

– Но я… – он запнулся. Потом продолжил: – Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она – замечательная женщина.

В его голосе слышались не свойственные ему прежде интонации, взывающие к сочувствию и пониманию, – у Арчи он уже слышал такие. Странно, подумал он, а вслух спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Неплохо, – удивленно сказал Аттертон, – вы знаете… я не представлял себе… я думал, это будет… омерзительно, ужасно… но я словно… у меня прибавилось сил. Нет, не могу описать! Но что я, вы только взгляните сюда!

Он сбросил с плеча ремень полевой сумки и опрокинул ее на песок. Блокнот, выпавший из нее, затрепетал листами, точно белая ночная бабочка.

– Все это я нашел там!

Тончайшие, как лепестки, золотые маски с эмалевыми глазами; геммы с вырезанными на гладкой поверхности незнакомыми письменами; спирали из слоновой кости, хрупкие, словно спинки насекомых. Отец Игнасио присел на корточки, осторожно коснулся лазурных крылышек золотой стрекозы с рубиновыми фасеточными глазами.

– И это еще не все… там…

Он задохнулся.

– Это не поддается описанию!

– Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, – сказал священник.