Не оглядывайся

Большую часть утра я провела, уничтожая то, что осталось от моих ногтей на пальцах правой руки. Над моей головой как будто висели гигантские часы. Они отсчитывали минуты либо до того, как я окончательно сойду с ума, либо до ареста за убийство лучшей подруги. Но одна мысль не давала мне покоя. Если я не теряла разум и не убивала Касси, то это сделал кто-то другой — выдав меня за ненормальную, он пытается замести следы. Так кто же он? Кто хочет заставить меня замолчать?! Я должна это выяснить.

Излишне говорить, что я не тешила себя надеждой на благополучный исход расследования.

Может быть, я пыталась предостеречь себя, когда писала эти записки? Я металась от крайности к крайности, считая себя то виновной, то невиновной. И в каждом сценарии я была сумасшедшей.

Ситуация усугубилась, когда в школу явился детектив Рамирез с помощником, чтобы еще раз допросить ребят. Веронику и Кэнди вызвали с урока английского языка. Когда мы встретились с Карсоном на уроке биологии, он сказал, что его вызывали на допрос на предыдущем уроке.

— Это настоящее расследование убийства. — Он наклонился совсем близко ко мне и перешел на шепот; — Вопросы, которые они задавали, были очень конкретными. Например, знал ли я кого-нибудь, кто хотел бы расправиться с Касси. Они спрашивали даже о тебе — есть ли у тебя враги.

Подобные вопросы словно выставляли меня на всеобщее обозрение. Мне казалось, я лежу абсолютно голая, и любой желающий может на меня пялиться.

— Они разговаривали со мной прошлым вечером, — призналась я, сжимая ручку.

— Я это почувствовал. Они спрашивали меня о поездке к дому Касси и к утесу.

— Прости. — Не найдя в себе сил взглянуть на Карсона, я уткнулась в учебник. — Я не хотела впутывать тебя в эти дела.

— Все в порядке. — Он нащупал под столом мою руку и, сплетя свои пальцы с моими, сжал их. — Меня ничуть не расстроило, что ты сказала им о том, что мы были там вместе. Мы же не делали ничего плохого.

Моя рука была в его руке, и я замирала от приятного покалывания в предплечье, но в то же время думала, не отдернет ли он свою, если узнает правду. Станет ли вместе со всеми называть меня «Помешанная Сэм»? От этих мыслей я почувствовала резь в глазах.

Преподаватель начал занятия, а Карсон стал водить большим пальцем по моей ладони, выписывая на ней свое послание. А ведь я и без того практически отсутствовала в классе. Несколько раз мне становилось особенно приятно и щекотно, я вздрагивала, Карсон беззвучно смеялся, а два одноклассника, сидевшие перед нами, оборачивались и с любопытством смотрели на нас.

К концу занятий мои щеки порозовели, а нервы напряглись до предела, на что было несколько причин, одна из которых заключалась в Карсоне, который все еще держал мою руку в своей.

На перемене, заведя меня в укромный уголок и заглянув мне прямо в глаза, Карсон сказал:

— Я хочу увидеть тебя после тренировки.

Мое сердце выпрыгнуло из груди, но я покачала головой.

— Я не знаю… получится ли у меня…

Он изумился.

— Я хочу просто погулять с тобой. Только и всего, Сэм.

Я вспыхнула.

— Я понимаю, но…

— Но что? — Карсон усмехнулся. — Или ты хочешь продемонстрировать всем, что сейчас одинока? И место рядом с тобой свободно?

Закатив глаза, я рассмеялась.

— Да ну что ты, дело вовсе не в этом.

— Отлично. — Он шагнул еще ближе и чуть не наступил мне на ноги. Проходившие мимо одноклассники пялились на нас, но мне было уже все равно. — А то я уже было начал расстраиваться. Тогда встретимся в восемь. В домике на дереве. Тебя устроит?

Я понимала, что должна сказать ему «нет», однако выдохнула:

— Договорились.

Доктор, к которому меня привели, был пожилым, пахнущим трубочным табаком мужчиной в очках с толстыми квадратными стеклами, которые, по-моему, носят хипстеры. Я не могла оторвать глаз от густой копны седых волос и такой же седой бороды. Стены кабинета были сплошь увешаны сертификатами и наградными свидетельствами: вперемешку с ними висели фотографии, изображающие его на охоте — вот он держит за рога оленя — и на морской рыбалке на борту яхты.

Доктор задал мне всего несколько вопросов, чтобы разговорить и выяснить, как я себя чувствую, что меня тревожит и — самое важное — что я чувствовала перед тем, как «вспоминала» события или «обнаруживала записки», оставленные мне.

Он что-то записывал в своем маленьком блокноте, но я серьезно сомневалась, что из-под его пера действительно выходили записи. Скорее всего, у него привычка заниматься бумагомарательством, слушая пациента.

Мой прием продолжался ровно тридцать три минуты.

Выйдя от доктора, я села в машину к отцу, прижимая к груди несколько бумажек. Папа не рванул с места, как поступила бы на его месте мама, а поинтересовался, как все прошло.

— Что сказал доктор О’Коннелл?

— У меня нет шизофрении. Это хорошая новость.

Папа изогнул бровь, а я протянула ему рецепт на баспар.