Не оглядывайся назад!..

Вновь появившись на крыльце, Анастасия сунула в руку моему напарнику свёрток, от которого даже на расстоянии, через обёрточную бумагу исходил приятный аромат домашней стряпни.

У Юрки в отличие от меня настроение было, похоже, отличное. Он что-то весело насвистывал, аккуратно укладывая теперь уже в вертолёте подаваемые мной вещи.

– На борту не свистеть! – строго пресёк творчество Юрки «стажёр», что-то подкручивающий большой отвёрткой у боковой двери.

– Ну, всё готово?! Все готовы?! – скорее не спросил, а мажорно подтвердил вернувшийся пилот, проходя через салон к своему месту в кабине. – Тогда – вперёд! И только вперёд!

* * *

«Я стоял на вершине и видел, как о скалы Острова справа и слева от меня разбиваются вскипающие белой яростной пеной при ударах о каменную твердь волны, нехотя отползающие потом по гальке и прибрежной полосе тёмного влажного песка.

Казалось, что на этой полукилометровой высоте я упираюсь головой в небо, потому что набухшие низкие тучи медленно шествовали поодаль, чуть ниже скалистой вершины. Также, зачастую ниже моих стоп, громко, скандально горланя, раскинув большие чёрные крылья, пролетали кайры. Или сновали туда-сюда по своим птичьим надобностям не очень крупные, вертлявые, скорые в полёте тупики, топорики, обжившие на этой, дальней от посёлка, части острова угрюмые террасы скал, обильно выбеленные во многих местах их же помётом.

Птицы жили по своему, однообразному, из года в год повторяющемуся ритму, и были очень недовольны, когда кто-то посторонний вторгался в их размеренную жизнь.

За моей спиной, по гребню постепенно расширяющегося острова, вилась тропинка, по которой я пришёл сюда, одновременно видя и влажный, мрачный, сумеречный северный склон острова слева, и сухой, более светлый и пологий, южный – справа…

Низко скользящие на запад, за моей спиной, словно я стоял на носу гигантского, в несколько километров длины, корабля, устремлённого встречь солнцу, на восток, – облака, казалось теперь задевали, шевеля их, волосы на моей макушке.

Порой мне хотелось протянуть руку, покрепче ухватиться за «хвост» одного из этих рыхлых «дирижаблей» и полететь вместе с ним над Камчаткой, Байкалом, Уралом – до Владикавказа или какого другого города, чтобы как Финист – Ясный сокол раз – и очутиться рядом с Таей.

«Как она там? Где она там? С кем она там? И там ли, во Владикавказе, она ещё?..»

По крутой тропинке я спустился вниз, к спрятанной в расщелине скалы байдаре, которую смастерил сам, научившись этому у алеутов сразу по приезде сюда.

Деревянный лёгкий каркас. Натянутая на него очень прочная кожа моржа, расщеплённая надвое, по толщине…

Из всего процесса изготовления лодки – это была единственная операция, которую я так и не освоил, не смог научиться ровно «раскалывать» почти пятнадцатимиллиметровой толщины шкуру морского зверя на две равнозначные пластины. Как я ни старался – у меня ничего не получалось. Видимо, дело было здесь не только в специальном ноже, но ещё и в чём-то ином: может быть, в генной памяти, в руках, которым по наследству передаётся опыт предыдущих поколений.

Обогнув небольшой скалистый мыс, я вошёл в длинную, узкую, тихую, удобную, но не очень глубокую бухту, в которой морским судам ход был открыт только во время прилива…

На одном берегу бухты располагалось село Преображенское, где жили алеуты, занимающиеся в основном морским промыслом, и – немногочисленные работники песцовой зверофермы: украинцы, русские, белорусы… На другой её стороне, в достаточном удалении, почти на гребне холма, находилась пограничная застава. А за хребтом, на другой оконечности острова, – наш стационар из трёх небольших домиков, принадлежащих Тихоокеанскому институту океанографии.

Иногда пограничники от нечего делать палили сразу из всех четырёх стволов зенитно-пулемётной установки по тучным тёмным облакам, вызывая тем самым кратковременную полосу дождя над частью острова. И похоже – это занятие им нравилось, потому что ненадолго отвлекало от повседневной скуки жизни…

Я вытащил байдару по приятно зашуршавшему под её днищем крупному песку-ракушечнику на берег, перевернул и направился к дому Григория. Внешне – точно такому же, как ряд домов-близнецов, справа и слева от него.

Ола – стройная, гибкая дочь Григория, смотрящая на мир красивыми тёмными, всегда как будто чуть-чуть влажными глазами с пушистыми ресницами, встретила меня на пороге. Доверчиво, по-детски улыбнувшись, она сказала, что отец ушёл к шаману – эскимосу Нарумаю. И что скоро на поляне, за последним домом, начнётся большой праздник…

– Отец ждал тебя и велел мне «проводить до места», – продолжая улыбаться, закончила она.

Мы отправились с ней на поляну, поднимаясь вверх по песчаному склону с задней стороны домов, вытянутых полукругом вдоль бухты и составляющих единственную полуулицу посёлка.

Лёгкая поступь девушки и её искренний, искристый по любому, даже самому незначительному поводу смех звоном весёлого колокольчика дробил мою громоздкую, не вмещающуюся в сердце, мешающую жить, безнадёжную тоску.