Не оглядывайся назад!..

Река уже была готова вот-вот вскрыться. И местами днём там, где лёд просел, на его поверхности стояла вода. Поэтому идти рекой было не только опасно, но и мокро. А берегом – невозможно. Слишком уж глубоки были снега, зацепист и непролазен прибрежный кустарник… Да ещё то и дело встречались высокие скалистые прижимы, которые приходилось обходить стороной. А там: то упавшая лесина, то частый ельник, то ещё какая оказия, преграждающая путь. Да и сил, а главное, времени у нас на такие обходы просто не было.

От постоянной влаги оленьи унты разбухали и становились тяжёлыми. Портянки и носки мокрели и во второй половине дня, когда снова начинало подмораживать, норовили подёрнуться ледком, отчего ноги ещё больше стыли и начинали ныть.

Приходилось останавливаться, разводить на берегу костёр, сушиться. Пока грелись у костра, сидя на корточках на панягах или корье, развесив вокруг него на воткнутых в снег палках носки, унты, портянки, рукава куртки смерзались, превращаясь в ледяные латы. И нужны были достаточные усилия, чтобы разогнуть потом руки, прижатые к груди…

Облака плыли то низко над рекой к далёким от нас, но близким для них, гольцам, предвещая стужу. То вдруг начинали скользить против тёплого ветра, сочащегося с Татарского пролива, что предвещало обильный снегопад.

Прибрежный лес начинал шуметь, говоря о близкой оттепели. А то вдруг умолкал, словно впадал в летаргический сон…

При любом раскладе – ничего хорошего погода нам не предвещала… К тому же за первый день пути мы прошли гораздо меньшее расстояние, чем то, на которое рассчитывали, даже с учётом предполагаемых трудностей, не дойдя до заброшенного барака геологов, который был обозначен на моей самодельной карте, перечерченной ещё в Совгаванском госпромхозе. Там мы надеялись более-менее «с комфортом» переночевать и подхарчиться, поскольку в этот барак, по слухам, изредка еще заглядывали сезонные охотники, осваивающие ближние к населённым пунктам участки тайги…

Свои припасы – примерно на пять дней (с запасом) – мы почти все утопили в первый же день пути, уронив панягу с продуктами в промоину, образовавшуюся под прижимом, по которому пытались пройти, не заходя далеко в сторону. И получив ещё один горький урок – все припасы в одно место класть нельзя!

Хорошо ещё, что мой напарник, который нёс их, вовремя успел освободиться от паняги и не свалился вместе с нею…

Ночь мы перекантовались у нодьи. А утром, к своему немалому огорчению, я обнаружил, что ноги у меня, хоть и не сильно, но всё же распухли. И чтоб голяшки унтов мёртвой хваткой не сжимали икры ног, их пришлось сверху немного надрезать ножом.

Впоследствии подобную операцию пришлось проделывать всё чаще, пока разрез не дошёл почти до ступни, которая тоже опухла, но с одним носком ещё протискивалась в унт…

К полудню следующего дня мы вышли к тому месту, где должен был находиться барак геологов. Но вместо ожидаемого жилья на небольшой полянке, окружённой ельником, увидели недавнее, ещё не присыпанное снегом, пепелище…

Похоже кто-то ненадолго залетал сюда на вертолёте поохотиться…

Ничего съестного в холодной и липкой золе, как мы не рылись в ней, обнаружить не удалось…

По хорошей дороге, которой ещё так недавно была река, до посёлка оставалось дня два пути. Вроде бы совсем немного. Но почти полное отсутствие припасов и очень плохое состояние льда делали эту задачу трудно выполнимой. Более того, идти дальше по реке днём – далеко, огибая многочисленные промоины и прижимы, как мы уже убедились, – очень медленно, мокро, опасно и тяжело. Решили идти ночью. А днём, чтобы экономить стремительно убывающие силы, – спать…

Так мы и сделали, завернувшись с Серёгой в брезент, прямо на пепелище, устроившись на не до конца сгоревшем полу, где было более-менее сухо…

Я заметил, что Кореш на призыв Серёги «Ко мне!» теперь не только не подходил, но старался отбежать подальше, издали наблюдая за нами. Будто чувствовала псина, что Серёга предложил его пристрелить и съесть.

– Иначе не дойдём, – хрипел он страшно и в то же время как-то по-бабьи, плаксиво. – Замёрзнем…

«Наверное, нас так вот и найдут, на обгоревших досках пола, завёрнутыми в чёрный от золы брезент… Если, конечно, хоть что-нибудь от нас останется после «пира зверей», – подумал я, впадая в тяжёлое забытьё и чувствуя, что ноги снова пухнут… Но то, что я чувствовал их, хоть немного успокаивало меня. «Может, и дойдём», – с надеждой думал я, лёжа в темноте брезента…

Очнулся я внезапно от тревожного предчувствия. Словно там, за этой темнотой, уже произошло или вот-вот произойдёт что-то неладное.

Я отогнул с лица, будто кусок мягкой жести, смерзшуюся ткань и увидел над собой ущербный, едва различимый в послеобеденном сереньком небе месяц. Неподалёку с подтянутым брюхом стоял Кореш и, не мигая, голодными звериными глазами смотрел на наш «кокон».

– Что, – сказал я ему скрипучим, едва слышным голосом, – не можешь мышку добыть? Жрать хочется?..

Голос, казалось, был не мой. И шёл откуда-то издалека, словно моими губами и ртом говорил совсем незнакомый мне, очень уставший от жизни человек.