Не осенний мелкий дождичек

— Приехал мой сын на выходной, с отгулом, — королевой взглянула на Валентину Нина Стефановна. — Премиальные привез. Пальто ему надо новое купить, старое-то уже потерлось.

— Как работа, нравится, Коля? — Валентина досадовала, что в голову приходят лишь стандартные вопросы, хотя надо бы другие, совсем другие…

— Ничего. — Коля, склонив голову, исподлобья, смущенно и радостно поглядывал на нее. — Лучше бы доучиться, конечно. После работы все-таки трудно.

— Я тебе говорила. Говорила!

— Но ничего, — оглянулся он на Костю Верехина, который молча слушал их разговор. — Ничего, Валентина Михайловна. Я не жалею. Хотел сказать вам, да ладно, — махнул загрубевшей ладонью. Вот он в чем изменился, увидела наконец Валентина: руки у него стали другие, широкие, крепкие, с порезами и мозолями. Рабочие руки.

— Ты говори, Коля, говори.

— Что говорить, — опять взмахнул он ладонью, как бы повторяя чем-то полюбившийся ему этот взрослый жест. — Учите вы нас в школе… как-то высоко от земли, от людей… Поближе бы надо. Что жизнь не из одних идеалов, и шишек можно наполучать… А ведь в школе думаешь: всю жизнь предстоит порхать на крылышках! Оттого ушибы больней.

Да, он повзрослел, Коля. Очень повзрослел. «Он прав, глубоко прав в этой своей претензии, — думала, возвращаясь домой, Валентина. — Жизни чаще всего учим отвлеченно. Внушаем детям: все пути вам открыты, а они на первых же шагах сталкиваются с чем-то трудным, что надо преодолевать… Хорошо, если крепки душой, как, например, Коля. А если нет? Костя как его слушал… вот и дружны мы, и верит он мне, а слово Николая наверняка предпочтет моему…»

Возле дома Чуриловых разговаривали негромко, но в морозном воздухе четко очерчивался каждый звук.

— В клуб перестала ходить. Дома тебя нет, — расстроенно и горько говорил Слава.

— Ужасно много работы, Славик! Вряд ли я вообще смогу ходить на репетиции, — неуверенно отозвалась Алла Семеновна. — Дело к весне, начнутся работы на участке…

— При чем тут участок, Алла! Я думал, мы навсегда вместе, совсем.

— Я к тебе очень хорошо отношусь, Славик, очень! — торопливо роняла слова Алла Семеновна. — Но понимаешь… я не могу… это было бы нечестно…

— Понимаю, — звонко сказал Слава. Будто льдинка разбилась. И как бы по осколкам этой разбившейся льдинки процокали каблуки Аллы Семеновны: «Цок, цок, цок!»

Тишина стояла вокруг, все успокаивающая, все прикрывающая тишина. На темном небе бледнели редкие звезды. Начало марта, дело к весне. Сколько весен уже отшумело в жизни Валентины, и каждой присущ свой аромат, свое доброе и плохое. Еще одна близится… Значит, приедет Лера. Сверкнула в ее жизни, будто далекая звездочка, исчезла, оставив отсвет негаснущих ясных лучей.

18

Накануне Валентину пригласил редактор:

— Придется вам срочно выехать в «Рассвет». Там думают внедрять хозрасчет… Дело новое, малоизвестное. Хорошо бы выступить с таким материалом.

…Оказалось, Хвощ болен, бригадиры в поле, даже бухгалтера не было в правлении «Рассвета», когда явилась туда Валентина. Пришлось — хоть и неловко было — отправиться к Хвощу домой.

Афанасий Дмитриевич лежал на кровати, накрытый суконным одеялом. Протезы стояли на полу. Валентину поразило короткое, словно обрубленное его туловище, намеченное складками одеяла. Жена Хвоща, тоненькая, круглолицая, похожая на подростка, кормила пятилетнего сынишку. В миске лежали вареный картофель, огурцы. Рядом — кружка с молоком. Такую еду Валентина видела в десятках других колхозных хат. Она знала, что Хвощ отказался от председательской ставки, настоял, чтобы ему, как всем прочим, записывали трудодни.

— А то за большими деньгами людских нужд не увижу, — объяснил он на бюро райкома. — Вместе со всеми буду богатеть. Я и так в выигрыше, у меня пенсия.

О своем ранении он не любил говорить, не позволял видеть в себе беспомощного калеку. И сейчас встретил Валентину с явным неудовольствием.

— Зачастили к нам что-то, — сказал хмуро. — Подождали бы, пока поднимусь.

— Сами виноваты, Афанасий Дмитриевич, — у вас же всегда новое, — отшутилась Валентина. — Вот сейчас — хозрасчет…

— Пора считать не по-домодельному, а научно, — все еще с досадой сказал Хвощ. — Пока десятки тысяч дохода, годится сегодняшняя бухгалтерия. А нам предстоит развертывать хозяйство на миллионы… Вообще-то я не сам по себе, товарищи с опытной станции помогают. Учат смотреть вперед с перспективой, открывают нам же глаза на наши возможности.

Валентина села на скамью, которую робко придвинула к ней хозяйка, вглядываясь в мягкие, казалось бы, безвольные черты лежащего перед ней человека. Ему нет сорока, он ненамного старше Володи, а весь седой. Только взгляд по-молодому проницателен и тверд, нет, пронзительно-чист, как весеннее небо, удивительный этот взгляд. И серые глаза жены Хвоща тоже были изумленно чисты, будто увидела однажды нечто неповторимо-прекрасное, да так и осталась восхищенной навсегда.