Не осенний мелкий дождичек

— Сейчас покажу вам кое-какие наметки, — говорил между тем Хвощ. Опираясь руками, он сел на постели. — Помоги достать, — указал жене глазами на протезы. — Хотя нет. Ах, черт! — поморщился от досады на свою беспомощность. — Вы прогулялись бы, что ли, пока…

Валентина, кляня в душе собственную бестактность, вышла во двор. Колода для рубки дров, сучья возле нее, топор воткнут в колоду… рубит дрова он? Или жена? Мальчик гонял на проволоке ржавое колесо. Худенький, верткий и тоже синеглазый, как отец. Выглянула из сенцев жена Хвоща:

— Заходьте, Афанасий Дмитрич зовет…

Трясясь на разбитом грузовике после разговора с Хвощом, Валентина вновь и вновь — впрочем, как всегда при общении с этим человеком, — перебирала в памяти каждый жест Хвоща, каждое слово. Заглядывая в бумаги лишь для того, чтобы подтвердить высказываемые положения цифрами, Хвощ развернул перед ней такую ясную, продуманную систему учета затрат и прибылей колхоза; вплоть до самых, казалось бы, незначительных мелочей, что Валентина только руками развела. Этому следовало учить людей. Пока хотя бы учить думать об этом… В план строительства на предстоящую десятилетку входили, наряду с производственными помещениями, клуб-дворец, детские ясли-сад, контора колхоза, медпункт, новая школа, и — Валентина трижды перечла этот пункт, не сразу сообразив, о чем идет речь, — монументальный памятник на кладбище Героев войны.

— Разве есть такое кладбище, Афанасий Дмитриевич? — спросила она. — Могил вокруг много, но кладбище…

— Мы уже начали переносить могилы. — Лицо Хвоща сразу вдруг обострилось. — Какую запашут, какая в траве затеряется… нельзя терять ни одной памятки. Пока виден каждый холмик, всех снесем в одно место.

— Райком запросил разрешение перенести прах комсомольцев, Афанасий Дмитриевич.

— Знаю. Мы сами. На своей земле… И плеч своих не пожалеем. Зато сердцем станем вольней, когда первый долг свой отдадим перед совестью.

…Взволнованная и разговором с Хвощом, и нахлынувшими размышлениями, Валентина, добравшись до Терновки, сразу помчалась в редакцию рассказать обо всем Бочкину. Представляла, как он, слушая, станет лохматить и без того лохматую свою голову, крупно шагая по кабинету, засияет глазами, осчастливленный чем-то человечески добрым, бескорыстным… Чуть не бегом миновала коридоры, распахнула рывком дверь…

— Вот и наша Аленькая! — торжествующего закричал, увидев ее, Бочкин. — Радуйся, дево, тебя переводят в литсотрудники! Ленчик уже приказ накропал! Сие новый корректор, Лера, Валерия Львовна, ваш, так сказать, преемник!

Лера была молода, худа, рыжевата. Улыбнулась, протянула Валентине узкую ладонь.

— Будем знакомы. Мы приехали сегодня утром. Мой муж — новый директор МТС. Не хотел, чтобы я оставляла Москву, но как же врозь? Училась в педагогическом, случайно попала в издательство и застряла. Страшно понравилось. Книга с ошибками — не книга, не правда ли?

Было в ней что-то очень непосредственное, славное. Валентина порывисто прижалась щекой к прохладной щеке Леры:

— Я рада вам. Очень. Рада, что вы здесь, в Терновке.

— Целуетесь, — уныло констатировал Бочкин. — А я? Как ни дико, девочки, я именинник. Четверть века. Природа по этому поводу изволит горько рыдать. — Прислушался к хлынувшему наконец за окном дождю. — Итак, я родился.

— И замечательно! — Лера поцеловала его, побежала в магазин за подарком. Валентина смотрела, как она шлепает по лужам тонкими ногами в модных туфлях на микропоре, сутулит под легким плащом узкие плечи… Приживется ли? Привыкнет ли к мысли, что в грязь удобней всего носить резиновые сапоги? Новый человек вошел в жизнь Валентины, милый, необычный человек — хоть и впервые они видятся. А Василь… До чего же он неустроенный! Хоть бы влюбился в ту же Лиду Халину — хорошая девушка. Лиду все-таки отпустило бюро райкома партии, она работает на ферме у Шулейко. При встречах с ней Валентина не нарадуется: словно заново человек на свет родился, расцвела Лида, ожила! И ферма ожила, нет уже того запустения, что прежде, все входит в нормальную деловую колею.

— Знаете что? После работы идем ко мне на пельмени. Мука и мясо есть, стряпать будем сообща.

Газету подписали на удивленье рано. Дождь разошелся вовсю, они перебегали от хаты к хате, укрываясь от хлестких потоков и хохоча над собой. Давно уже не было Валентине так легко и радостно. Вдруг Лера остановилась посреди дороги, вскинула худые руки.

— Хотите, почитаю стихи? — И начала нараспев: — «Капли дождя щекочут ладонь. Упрямец, смеюсь, все льет. Но сколько б ни падал дождь на огонь, огонь на земле живет. А ты спокойно и просто сказал (от правды куда уйдешь?): «С какой бы силой огонь ни пылал, гореть не заставишь дождь».

— Еще, — замерев от неожиданно грустных слов, попросила Валентина.

— «Казалось, больше нечего ждать, сердца уже ничто не тронет. А сейчас готова полжизни отдать за ласку легких твоих ладоней».