Не осенний мелкий дождичек

— Собираем я, муж, дочь. Без книг нельзя, Елена Дмитриевна. В одной журнальной повести на днях я прочла, что, мол, школьные программы отпугивают детей от литературы. Мы, учителя, отпугиваем, а не программы. Не может привить любовь к книге тот, кто сам ее не любит и не понимает. Сколько у нас еще ремесленничества…

— А ведь в смысле кадров мы высоко поднялись. Когда я начинала, редко кто был с педтехникумом, чаще — курсы. Сейчас почти всюду учителя с законченным высшим, — возразила Стахова.

— С дипломами о высшем образовании, хотите сказать, — Валентина даже ладони сжала от напряжения, так хотелось точнее сформулировать давно мучившую ее мысль. — За последнее время я передумала всю свою жизнь и знаете, что поняла? В жизни учителя просто не может быть момента, когда он мог бы сказать, что его образование закончено. Особенно в наше время, когда каждый день приносит столько нового, неожиданного, — разве могу хотя бы я жить старым капиталом? Представьте, я училась в институте заочно, со мной сдавали экзамены учителя-литераторы со стажем десять — пятнадцать лет, некоторые знали «Отцы и дети» Тургенева лишь по отрывкам в учебнике… И они учат детей любви к Тургеневу! Больше того. — Она увлеклась, разгорячилась, потому, верно, что Стахова слушала не только внимательно, но и сочувственно. — Сейчас много стали говорить о воспитании, о комплексном воспитании. И опять — разве может быть такой момент, когда мы могли бы сказать, что воспитание человека завершено? Вот я воспитываю всю жизнь и сама беру что-то от окружающих, что-то даю им… Вне окружающей среды нельзя воспитать человека. А среда — это и семья, и школа, и мы все: добрые, злые, умные, недалекие, чуткие к чужой беде и равнодушные к ней… Важно научить человека точно знать, с кем он, выбирать лучшее, отметать злое… Вы говорите — газета. Попала я туда случайно, по горячке. Но именно в газете познала цену объективности, научилась смотреть на вещи шире. Без школы не мыслила жизни, но когда бы туда вернулась, не подтолкни меня Рыбин, человек негодный, опустившийся, а в сущности, если пристально посмотреть, — плод нашего общечеловеческого и педагогического брака? Ведь и Рыбин, и мой Владимир, и ваш муж воспитывались в советской школе, по одним и тем же программам. Как получилось, что в жизни они — антиподы? Есть у меня ученик, Рома Огурцов, в четвертом классе, — мать муштрует его без толку, отец устраняется, не желая свары в семье. А результат? Бьюсь об этих родителей, как о стенку: помогите, спасите Рому, пока не поздно! Пока еще не пройдена та грань, когда уже надо перевоспитывать! Или Инна Котова, чудесная девочка, пережила такую травму из-за того, что мать брала на заводе сахар… и не нужен он им: живут обеспеченно! Попробуй убеди такую вот маму Котову, что она сама портит дочь, — глаза выцарапает, не поверит. Но ведь и ее учили в нашей школе, наши педагоги — пусть не именно в Рафовке, но в нашей, советской школе!

Задохнувшись от волнения, она умолкла. Начала машинально перебирать лежащие перед ней тетради, удивляясь тому, что сама открыла вдруг для себя в эти минуты: это ведь итог ее жизни, что она высказывает сейчас, итог всего пережитого… основа ее действий, ее учительская платформа.

— Я слушаю, Валя, — сказала Стахова. — Слушаю. Продолжайте.

— Что продолжать. — Валентина устало облокотилась на стол. — Разве расскажешь обо всем, чем болеем сегодня мы, учителя! Люди стали хорошо жить материально, казалось бы, все дети должны быть счастливы, должны хорошо учиться, а порой такое встречаешь… Во всем, что касается детей, надо всегда исходить от ребенка. Вот послушайте, что пишет одна старая учительница… она уже умерла… — Открыв ящик стола, Валентина достала дневник Анны Константиновны, который всегда старалась держать под рукой, словно вещую книгу. Перелистала страницы. — Вот: «Всякому отдельному злу рано или поздно приходит конец, но зло, которое приносит недостойный своего звания учитель, без конца воспроизводится в его учениках…» Или вот: «От нелюбимого учителя ученик самую лучшую идею воспримет как нечто отвратное…» А вот, только послушайте: «Жизнь учителя — поток трудностей, горечи, поиска. Но зато нескончаемо драгоценна каждая капля удачи…»

— Вы дадите мне — с условием вернуть? — осторожно спросила, Стахова. — Признаюсь, я пишу книгу. О школе, о судьбе учителя. Это мне так пригодилось бы…

— Спросим у Евгении Ивановны, дневник ее свекрови. Безусловно, не будет против. А судьба учителя… Недалеко от нас, в Яблонове, первый год работает очень интересная девушка, Света Овсиенко. Яркая натура! Или та же Евгения Ивановна — богатейшее, необыкновенное сердце…

Они говорили долго, о самом затаенном, прочувствованном, не боясь признаться в сомнениях и разочарованиях, говорили, пока не явилась на кухню отдохнувшая Лера.

— Я вам не помешаю?

— Заходи. Сейчас будем ужинать, — принялась собирать тетради Валентина. — Смотрите, уже темно…