Не оставляй меня, любимый!

– Ваш чудо-доктор немного вас обманывает, – сказал он. – Но совсем чуть-чуть. Никаких нанотехнологий я здесь не вижу, но комбинация методов лучевой, химической и онкостатической терапии действительно уникальна. Я вижу, у него хорошее оборудование, не хуже, чем у меня, и препараты самые современные. Отсюда и динамика… я не понимаю, что вас беспокоит? Конечно, сейчас у пациентки обострение, но, знаете, опухоль не насморк, просто не вылечишь.

Я потер рукой подбородок. Все получалось не так, как нам казалось; Василий Владимирович оказался тем, кем и представлялся, – талантливым, почти гениальным онкологом. Откуда же этот треклятый червь сомнений?

– И что же, вас совсем-совсем ничего не смущает? – спросила Ирина.

– Есть некоторые моменты, – признал В., как мне показалось, без особой охоты, – но так, по мелочи. Кое-что не совпадает с расчетными значениями, но я ведь только приблизительно мог оценить методику моего коллеги. Вероятно, каких-то факторов я не учитываю.

Он снял очки, сложил их и отложил.

– Я еще поработаю над этим делом, – сказал он. – Есть нечто… но настолько эфемерное, что и говорить не хочется.

– Что? – спросила напрямую Ирина.

– Если б я знал! – ответил В.

Меня интересовало другое.

– Вы говорите – положительная динамика, – сказал я. – То есть Карина выздоровеет, я правильно понял?

– Молодой человек, – медленно сказал В., – лечение болезни напоминает взвешивание на безмене. Если перевешивают усилия врачей – пациент излечится. Если усилия болезни – сами понимаете. Так вот лечение рака – это то же самое, но внутри катящегося с горы полого шара, понимаете? Здесь никогда нельзя сказать, что у нас все получится, но никогда нельзя и отрицать этого. Здесь нужно просто прилагать усилия, прилагать – и надеяться на лучшее. Потому у меня и стоит вот это. – Он указал на икону святого Пантелеймона в застекленном шкафу сзади и по правую руку от него. – Символ надежды. Мы делаем что можем, но слишком часто остается только уповать на заступничество чего-то более могущественного.

– Скажите, – осторожно спросил я. – А вы бы взялись лечить Карину? С учетом всего этого.

– И даже без учета, – ничуть не сомневаясь, ответил он. – Но предвосхищу ваш следующий вопрос – не вижу смысла перевода ее ко мне. Я не смогу сделать лучше, чем то, что уже сделано. Плюс смена методик – это стресс, от которого может пойти процесс возрождения опухоли.

Я кивнул, а В. добавил:

– И еще, подобная смена лечебного коллектива – это стресс для пациентки. Пожалейте ее нервы, они и так у нее измотаны ее болезнью. Я вас понимаю. Вам кажется, что «врач ничего не делает», ведь проходят дни, недели, месяцы, а кажется, что девушке становится только хуже.

Он вздохнул:

– Но надо потерпеть. Для родственников больного раком самое главное умение – умение ждать и верить. Ждать, как солдата с фронта, верить, как жены моряков в старину годами верили, что когда-нибудь увидят на горизонте долгожданные паруса…

* * *

По дороге домой мы с Ириной молчали. Разговор оставил тягостное впечатление. Мы понимали, что вели себя как дети, что выдавали желаемое за действительное, а свой гнев на болезнь пытались перенести на ни в чем не повинного врача. Лично я ненавидел себя, и в этом я, помимо воли, автоматически, признался Ирине в подъезде собственного дома.

– За что? – удивилась она. Мы стояли на площадке у лифтов. В доме было четыре лифта, но в целях экономии работал только один, ведь жильцов было немного, особенно днем, в будни. И какая-то зараза загнала этот лифт на последний этаж, так что нам пришлось ждать.

В фойе было светло – свет лился через широкое витражное окно над входом. Витраж представлял собой какую-то абстракцию, впрочем, не раздражал, как некоторые «творения» современных художников от слова «худо», и то спасибо.

– За то, что ничего не могу сделать. Ничего. Вообще ничего. Абсолютно ничего. Умрет Карина, будет жить – от меня это никак не зависит, вообще никак! Я не могу остановить смерть, это не в моей власти!

– Вы делаете все, что только возможно, – ответила она. – И даже более того. Не вините себя.

Я почувствовал, как ее пальцы легонько касаются моей щеки.

– Вы плачете, – сказала она, смущенно опустив глаза. – Я вытерла слезу.

Она отвернулась и сказала как-то по-другому, не так четко, как обычно, глухо:

– Это мерзко, но я очень завидую сестре. О такой любви, какую вы испытываете к Каришке, мечтает каждая девушка, но случается она далеко не у всех. И…

Она замолчала, а потом сказала:

– Давайте я все-таки съеду от вас, прямо сегодня.

– Почему? – спросил я. – Зачем?

– Потому, что я ничего не могу сделать со своей завистью, – ответила она. – Будь я на месте Каришки, я была бы просто счастлива, и плевать на рак, на боли, на все. Честно говоря, испытав такие чувства, и умереть не страшно… и наоборот, страшно умереть, зная, что такая любовь существует, но у тебя ее не было и никогда не будет.