Не от мира сего 2

Больше Алеша ничего не понял, но попробовал внести ясность:

— Отец — эрзя, мать из Ливонии.

— А чего тогда на тарабарском языке говоришь? — неожиданно вопросил на тункинском диалекте заключенный.

— Так я думал: это ты слэйвин, — ответил парень.

— А я думал, что ты — девка, — словно бы в пику проговорил человек.

Они помолчали, каждый чуть сердясь на другого. Незнакомец пробовал, было, опять чертить на полу, но передумал.

— Меня зовут Иванка, — сказал он.

— Ну да, я и не сомневался, — кивнул головой Алеша (vanky в переводе "арестант", примечание автора), но, чтобы не обижать, добавил: — А я — Попович.

Они поговорили о погоде, о холодной ночи, скверной еде и развлекающихся в доме священниках. Иванка посетовал, что ему еще как минимум до обеда сидеть, подобно зверю. Алеша поинтересовался о провинности, что привела того в такое положение.

— Да, говорят, за гордыню свою и строптивость, — ответил тот. — Вообще-то, наверно, за дело. Поставил под сомнение действия руководства, вот и сижу теперь, ожидаю участи. То ли придушат, то ли на испытательный срок отпустят. Но, наверно, придушат.

— Как это — придушат? — удивился Алеша. — Так не бывает. Сначала разбирательства, потом обвинение, потом передача светским властям, потом суд. Или у вас законы другие?

— Да законы — они везде одинаковые, — махнул рукой Иванка. — Хоть у вас, хоть у нас, хоть у тех, хоть у этих. Бежать мне надо было, так поздно теперь. Ты еще мал, многого не видал, о многом не задумывался. Ты хоть раз слыхал упоминание о священнике, сидящем за решеткой? Или — монахе? Вот то-то и оно. Чтобы ни натворили парни в ризах, в тюрьмы их не сажают. А творят они, порой, такие вещи, что страшно становится. Если удастся договориться с церковью, то и дальше продолжают свои дела. Церкви по большому счету глубоко наплевать, лишь бы послушание поддерживалось.

Арестант не жаловался на судьбу, не требовал сострадания, он просто делился мыслями. Если они окажутся понятными — хорошо, нет — значит, не время еще. Алеше было интересно слушать, до сих пор он только тем и занимался, что выживал и терпел. Вокруг все говорили, поучали, били, попадались на воровстве и прелюбодеянии. И каждый считал себя самым важным посланником Божиим, руку, падла, требовал целовать. Алеша всегда удивлялся, как это они доводят до него волю небес, в то время как он сам, сколько бы ни старался, сколько бы ни молился, а ничего не только не слышал, но даже и знака никакого не видел. Вроде бы пьяный в дугу поп-наставник должен быть глухим и слепым, так нет же — для него сплошные откровения: Бог требует, чтобы Алеша ризу поповскую стирал, опять же — кагор из хранилища тащил. Да так, чтобы ни одна собака не увидела. Чуть что не так — кулаком в ухо. И руку тянет для поцелуя. Вот ведь безобразие.

— Знаешь, что любопытно? — усмехнулся Иванка. — Не так давно во время душеспасительного разговора со мной, заблудшим, сказал один из них с самым серьезным видом, типа "ангелы Божии блюдут всех нас и накажут страшной карой за непослушание". У самого перстень рубиновый со знаком непонятным: острие, пронзающее овал, крест золотой на такой толщины цепи, что уж и не знаю, как шея выдерживает. Я его возьми, да и спроси: "А откуда ангелы за мной, к примеру, блюдут?" Он надулся, насупился и пальцем в потолок тычет: "Из чертогов своих".

— Ну, а дальше что? — спросил Алеша, когда пауза затянулась.

— А дальше мне по шее дали, да так, что вот здесь уже и очнулся: ребра болят, зубы шатаются, все тело в синяках.

— Это почему? — удивился и даже опечалился парень.

— Так я ответил: "Если чертоги, то почему в них ангелы сидят? А не черти, положим, название для которых ближе, так сказать, по духу".

Иванка вздохнул, поднялся на ноги, насколько позволяла клетка, походил, полусогнутый, взад-вперед и снова опустился в свой угол. Какой бы ни был свободный дух, но узилище для тела всегда угнетает, всегда нужно к нему приспосабливаться. Тюрьма (tyrm"a — в переводе, примечание автора)!

— Если Евангелие — Благая (выделено мной, автором) Весть. То Ангел — это всего лишь вестник. Чей? Евы, праматери? Или смерти (Азраил — Ангел смерти, примечание автора)? — арестант задал вопрос самому себе. — Надо было украсть что-нибудь, тогда бы на поруки выпустили, потому, как свой. А задал вопросы — значит, чужой. Придушат, как пить дать, придушат.

— Так беги! — свистящим шепотом воскликнул Алеша и принялся оборачиваться по сторонам, боясь быть услышанным.

— У тебя, что — ключ имеется? — спросил Иванка и снова махнул рукой. — Коготку увязнуть — всей птичке пропасть. Раньше нужно было бежать. Так от судьбы-то не скроешься!

Алеше было жаль этого человека. Но что он мог сделать, чтобы хоть как-то помочь или облегчить его незавидную участь? Подумаешь, вопрос задал — не рубаху же последнюю украл! И вообще: чем больше вопросов — тем больше возможность найти на них ответы, причем один из них, вполне вероятно, окажется истинным. Чепуха какая-то.