Не от мира сего 2

Алеша зверел, люди для него начинали восприниматься только как источник угрозы. Самым неприятным в его ежедневных битвах было то, что порой отключалась память. Сколько бы он не напрягался, а вспомнить время, предшествовавшее обнаружению себя, любимого, уткнувшегося носом в угол кельи, он не мог. Только дурацкие глаза сильно напряженного лица и проклятое бормотанье, бормотанье, уходящее в шепот. Все именем Бога, только какого? Истинного, либо самозванца?

Однажды на него напали во время прогулки, чего не случалось ранее никогда. Люди, пришедшие в пустынный дворик следом за ним, не стали тратить время на слова. Алеша, впрочем, тоже.

Угрозу он ощутил, еще не видя никого, спиной почувствовав чужой взгляд. И было в этом взгляде что-то непривычное, что-то такое, чего не было раньше. Прежние истязатели характеризовались, если так можно сказать, равнодушием. Они не проявляли никаких чувств — просто били, словно выполняя заурядную работу. Сейчас же Поповича люто ненавидели. Причем, не по каким-то объективным причинам, а всего лишь из-за некоей доли состязательности. Ненависть рождалась по причине глубокого презрения, что кто-то может оказать сопротивление, достойное, либо не очень. Так бывает, когда в питейное заведение заходит очень уважающий себя человек. Осмотрится — и первым делом пытается в свойственной ему манере нейтрализовать потенциальную угрозу — того, кто, по его мнению, выше, спокойнее и, возможно, сильнее. Для этого самый лучший способ — как врезать исподтишка, а потом добить, пока не успел очухаться. Вот затем можно отдыхать, как привычно: безобразничать, издеваться — никто и слова не скажет, побоятся.

Да и бить Алешу собирались, не считаясь с ущербом для здоровья. Точнее — с максимально допустимым ущербом, возможно даже смертельным. Но Попович с такой расстановкой сил был решительно не согласен.

Налетевшие громилы действовали слаженно: кто-то бил в ноги, кто-то — в корпус, еще и оставался тот, чьи руки были самыми длинными. Он целил в голову. Алеша легко отмахнулся от навязанной ему роли: сделаться мишенью. Под кулак, летящий в лицо, он присел, не забыв выставить при этом локоть, левой отвел в сторону удар в живот, а пинок ноги самым замечательным образом встретил столь же мощным ответным действием.

Это произошло очень быстро, так что люди, стоящие на два этажа выше у окошка ничего толком и заметить не смогли. Только что парни сошлись, но сей же момент отпрянули друг от друга, причем один из них с перекошенным лицом, шипя от боли, завалился на живот, поджимая под себя согнутую в колене конечность. Вряд ли он разлегся таким образом, чтобы почесать себе пятку.

Алеша не ощутил никакой радости от маленькой победы, просто в голове промелькнуло что-то, и это что-то было приятно удивлено: никогда ранее не удавалось сколь-нибудь ощутимо задеть своего противника. Но двое других сконцентрироваться на своих новых ощущениях ему не дали.

Они энергично разбежались в стороны, насколько это позволяло тесное пространство дворика и тут же бросились на своего врага, то есть на Алешу. Тот, конечно, не мог себе позволить ждать дальнейшего развития событий просто сторонним наблюдателем. Он прыгнул к одному из своих соперников, соответственно, удаляясь тем самым от другого. Да не просто прыгнул, а повернулся вокруг своей оси, добавив руками ускорение громиле, бьющему по ускользающему от удара телу. Тот налетел на своего товарища, замешкавшись сам и мешая партнеру.

Алеша коротко разбежался, оттолкнулся ногами от стоящего домиком исключенного из схватки противника и взметнулся вверх, вытянувшись насколько это было возможно. Время замерло, у всякого существа, случившегося поблизости от места схватки, обнаружилась странная, либо не очень, поза, лишенная всякой динамики.

Два громилы обнялись и отодвинулись головами друг от друга, словно их кто-то принуждал совершить крепкий мужской поцелуй, а им это, страсть как, не хотелось. Наблюдатели в окне пооткрывали свои рты, причем у попа в богатой сбруе оказались закрытыми оба глаза. Так случается, если какой-нибудь Балда бьет щелбан по поповскому лбу. Выглядывающий из-за сановного плеча попенок пожиже глазами изобразил радость, а ртом, как уже отмечалось — баранку. Что-то его утешило несказанно. Стоявший тут же князь Владимир замер в нехорошем прищуре. Причиной этого мог быть княжеский палец, застрявший где-то в его носу, или нахлынувшая вдруг государственная мудрость. Ворона, сидевшая на одиноком ржавом крюке, торчащем из стены, тоже не попыталась проявить свою индивидуальность: она раскинула в стороны крылья, являя всему миру возможность посозерцать, как широко она может распахивать свой клюв.

Не мудрено — именно этого крюка коснулись кончики пальцев Алеши, зацепились самым волшебным образом, возможно, присосались порами, но именно это действо послужило командой "отомри". Ворону словно ветром сдуло, Попович в движении перехватился и, совершив "подъем переворотом" на крайне ограниченном месте, оседлал крюк.