«Рождество!» — проблеял голос прямо на ухо, обдав смрадным дыханием.
«Рождество!» — тонко завизжала старуха.
Садка била крупная дрожь, он не мог противиться уготованной ему участи, тело предательски норовило обмякнуть, обвиснуть, обмереть. Ему захотелось тоже сказать что-нибудь про Рождество, но язык потерял всякую способность шевелиться. В таком случае надо пробовать другой язык — жестов.
Перед глазами поплыли красные круги, мерзкое лицо ведьмы щерилось, обнажая два желтых клыка, в памяти, вдруг, неожиданно всплыли слова песни:
«Счастливого праздника», — дребезжание слов прямо в левое ухо, от которых из него на скулу потекла кровь.
В тот же миг Садко ударил на голос растопыренными напряженными пальцами правой руки и, еще миг спустя, упал на колени — хватка с горла исчезла. Лив, раздирая себе рот хрипом, втолкнул в легкие первую порцию воздуха. Сразу же кувырок через плечо, одновременно дыша, дыша, наслаждаясь дыханием.
Он вскочил на ноги, про себя считая «раз, два, три»: правый кулак в грудь — левый в живот — снова правый апперкотом вверх в голову. Два шага назад. Вздох. Правой в печень — левой полукрюком в голову — правой на отклонении туловища свингом в ухо. Нырок, шаг в сторону, толчок двумя руками одновременно: надо осмотреться.
Сквозь проясняющуюся багровую завесу музыкант увидел, что мерзкая старуха визжит ругательства у другого борта, подымая перед собой скрюченные руки, а козломордый трясет своей башкой, ошеломленный полученными ударами. Да, хромой[136]
, это тебе не на дудке играть. Однако для такой махины, как этот Пан, пару плюх по башке недостаточно. Если войти с ним в клинч, он, пожалуй, одним взмахом когтистой лапы и голову сумеет оторвать. Нельзя его подпускать, ведьму тоже надо использовать, как помеху для этого монстра.Садко сделал шаг на сближение, сразу же провернувшись на упорной ноге в полувольте, тем самым уходя с траектории сокрушительного по своей силе удара чудовища. Еще один стремительный полувольт с выбросом руки в хуке. Сразу же два удара в грудь мерзкой старухи левой, один за другим. Ведьма дергается и оседает под мохнатые ноги козломордого. Попал, не целясь, в злобную тварь. Как ее русы обозвали? Бабой? Бей бабу молотом — будет баба золотом, приговаривал кузнец Илмарийнен.
Монстр одним взмахом руки отбросил ведьму со своего пути и тут же ударил другой. Садко, понимая, что уклониться от удара не удастся, выставил навстречу согнутую в локте правую, одновременно выцеливая левой голову врага. Не получилось, пробил блок злобный Пан. Лив чуть было не улетел вслед за старухой, но успел сгруппироваться, пробежав по инерции несколько шагов. Он еще успел заметить, что ведьма, приложившись о борт, неестественно скривила на бок голову и безвольной куклой осыпалась на палубу.
В следующий миг еще один удар потряс его, счастье в том, что был он уже на излете, иначе — лежать бы Садку рядом с ужасной старухой. Нельзя отдавать инициативу козломордому. Лив качнул корпусом маятник вправо-влево, пропуская мимо чудовищные кулаки-помойные ведра. Ударил правым хуком в висок, левой — апперкотом в подбородок и опять правой, стараясь провести кулак сверху вниз. Должно же быть у этой твари уязвимое место! Пан только коротко взблеял и потряс башкой.
От-то знает, ахиллесову пяту Садка, да и вообще — людей. Силы без отдыха кончаются, остается выносливость, которая тоже не может быть безграничной. Воля есть, а мышцы перестают этой воле подчиняться. Тело может подвести в самый ответственный момент, и почему-то такое поражение воспринимается с облегчением: сделал, что мог, больше не могу ни хрена, быстрее бы все кончилось.
Музыкант, начал кружить вокруг Пана, как вокруг змеи[137]
, пытаясь угадать момент следующей атаки. Одно радовало: страх исчез полностью. А козломордый на панику рассчитывал, она — его оружие массового поражения.