Не от мира сего-3

Он, расставшись тогда со своими товарищами и нетоварищами, проснулся, точнее — вышел из оцепенения, в которое впал на доске, прямо в царском «дворце». Уж каким свойством обладал его организм, сумевший отключить себя посреди моря на маленьком куске деревяшки, готовом в любой момент утонуть под тяжестью человеческого тела? Сам себе диву давался. Лив даже поддался подозрению, что он все-таки утонул, и сейчас медленно тухнувшее сознание рисует ему картину: он, утопленник, попал на самое дно и теперь с русалками и их мужьями будет разговоры говорить на рыбьем языке. «Буль», — скажет он. «Буль-буль», — ответят ему.

— Ну, вот, — сказал Морской Царь, вышедший из-за угла своей белокаменной хижины. — Садко собственной персоной. Сподобился, таки.

Это был тот же человек, какой мерещился ему на берегу Ильмень-озера, в том же пурпурном одеянии, разве что во плоти.

— Так я же обещал, — протянул музыкант, подымаясь на ноги и протирая на всякий случай глаза руками. — Загляну. Вот и заглянул.

Царь кивнул в сторону и лив обнаружил, что в указанном направлении стоит женщина, вполне симпатичная, тоже в пурпурном платье. Та с интересом, как на чудо какое, смотрела на него во все глаза.

— Здрасте, — сказал он. — От всех жителей Новгорода глубокий ливонский поклон.

И Садко торжественно и резко кивнул сверху вниз своей головой, заставив женщину не просто улыбнуться, а засмеяться.

— Вот я и говорю, — заметил Царь. — Если бы ты к нам пришел до того, как распродал весь свой товар, было бы интересней. Глядишь — и мы кое-чем у тебя разжились бы. Тогда скажи мне и моей супруге одну вещь.

— Ты скажи по правде, не утаи себя, — низким и бархатным голосом сказала Царица, от звуков его по коже лива немедленно побежали мурашки, и сделалось трудно дышать. — Что-то у вас в Ливонии деется — булат ли железо дороже красна-золота, али красно-золото дороже булат-железа? [156]

— Ай же ты, Царь Морской со Царицею! — в том же тоне ответил Садко. — У нас в Ливонии красно-золото дорого, а булат-железо не дешевле; потому оно дорого, что без красна-золота сколько можно жить, а без булату-железу жить-то не можно, а не можно жить ведь никакому званию [157].

— Нам бы железа привез по старой дружбе, так сказать, — заметил Царь. — Так нет, зажал, товар продал, а денежки — тю-тю.

— А на кой тебе железо? — возмутилась Царица.

— Про запас, — махнул рукой ее муж. — Ладно, ты иди, дорогая, у нас тут свой мужской разговор имеется. Хватит еще времени на беседы, побудет у нас дорогой гость некоторое время. Не так ли?

Садко опять кивнул головой, а про себя подумал: «У меня есть выбор?» А вслух, на всякий случай, добавил:

— Да, имеется у меня неделька, как и договаривались. Отчего же не погостить?

Царь нахмурился — не привык, наверно, к условиям и условностям, исходящим не от него самого. Его супруга удалилась, а сам он не торопился с разговором, принялся медленно и важно расхаживать вдоль одной из стен.

— Тебе, конечно, хотелось бы узнать, кто мы такие и откуда у нас некоторые возможности, — наконец, проговорил он. — Надеюсь, на волшебство ты ссылаешься нечасто.

— Вопросов у меня много, Царь, пожалуй, даже слишком, — ответил Садко. — Поэтому я не буду задавать ни одного. Считаю, что ты сам решишь, что я должен знать, а чего мне ведать необязательно. Если мое спасение случилось при твоем участии — спасибо. Да и вообще, я, конечно, в долгу перед тобой. Так что распоряжайся мною.

Но Царь распоряжаться не спешил, хотя ответ музыканта ему, вне всякого сомнения, понравился.

Ливу было предоставлено жилище, стены которого сплошь состояли из сквозных щелей — они были связаны из каких-то прутьев. Крыша тоже была покрыта сухими пучками длинных листьев, уложенных на манер привычной дранки. Все гуанчи жили в таких хижинах и не тужили. Чихни — и развалятся, только царский дом из камня белого сложен. Как же — статус! Дворец!

Народ был обычный, никто не бросался драться, либо ножом резаться. Присматривались, конечно, к чужеземцу, но, впрочем, интерес составляла только его одежда. Во всем остальном он ничем от местных жителей не отличался. Разве что еще тем, что не умел издавать частичные звуки, то есть, свистеть.

Вечером его, уже успевшего обойти пол острова Иерро, позвали к Царю, где к тому времени собралось приличное количество местной знати. На него смотрели, как на победителя Олимпийских игр в самой суровой дисциплине: стрельбе из лука. Каждый из собравшихся посчитал своим долгом продемонстрировать Садку два пальца правой руки, указательный и средний — жест непревзойденного валлийского лучника Уллиса. Впоследствии на Британских островах, случись конфликт, каждый обладатель лука демонстрировал своим оппонентам, что с пальцами для тетивы у него все обстоит нормально, следовательно, победа будет за ними.

Если бы лив был знаком с боулингом, то он, вне всякого сомнения, предъявил бы собравшимся свое доказательство, что держать шар ему есть чем, но он ограничился ответным жестом: победа и только победа. Люди одобрительно зашумели.