Не первое лирическое отступление от правил

Когда начинаешь думать о своем восприятии Москвы — мысль неизбежно скатывается к воспоминаниям о Москве. Нет — к вспоминаниям Москвы. И чем глубже ты ныряешь в прошлое, тем они ярче. Это свойство возраста, или просто дело в том, что раньше ты ходил по ней, бежал в школу а потом в институт, спускался в метро, трясся в троллейбусе, ловил такси… Да чего там — жил в Москве, в самом центре, вдыхал ее запахи. Уже много лет я живу за городом, а по Москве передвигаюсь на машине — от одного дела к другому. Вечером друзья покажут очередной новый ресторан — отличный! Открывают и открывают. Москва очень изменилась. И запахи ее стали другие. И она мне по-прежнему очень нравится. Только вот вряд ли я буду эту Москву вспоминать. Потому что она — здесь, независимо от того, где я. А той — уже нет.

Недавно приезжал мой товарищ-архитектор, живет в Америке уже четверть века и в Москву вернулся за это время впервые. Я бросился ему показывать (местами — с гордостью!), как все изменилось, а он расстроился оттого, что почти ничего не узнает. И здесь ведь дело не в том, какая Москва лучше, правда?

Вы помните старые московские окна? Деревянная, когда-то белая, скорее всего, еще дореволюционная рама в трещинках и шелухе краски. Очень грязное стекло (мыли два раза в год, а чаще один — весной). Закрашенные этой же краской и потому застывшие намертво шпингалеты: хочешь открыть — постучи молотком. Между рамами лежит валик из ваты, можно украсить звездочками из фольги — Новый год. Эта красота лежала у всех зиму напролет — может, заодно для тепла? А изнутри и первая, и вторая рама — вернее, щели в ней — заклеивались полосками бумаги на крахмальном клейстере. Оставалась только форточка — как люк в подводной лодке. Обычно она плохо закрывалась, и из нее дуло. На широком подоконнике — банки: огурцы, варенье, лечо. На лечо — страшное заклинание: «Имам Баялды». Какие такие баялды? Подоконник — холодное место. За окном — Волхонка, звенит, дребезжа, трамвай (банки отзываются дрожью), курит, поеживаясь, у дверей старый парикмахер Абрамсон, меня водят к нему стричься — вам польку или полубокс? Пятнадцать копеек, пожалуйста! На кухне идет большая стирка с кипячением, доносится запах пара и тряпок, переругиваются соседки. В радиотрансляции — «Театр у микрофона». «Кремлевские куранты».

Это было вчера.

А вот сейчас я очень спешу — дорога рассчитана до минуты, но накануне мы репетировали до поздней ночи, а потом еще пили портвейн под загадочным номером 33 и до умопомрачения спорили, сколько голосов звучит в битловской «When I Get Home»: три или четыре? Сережке Кавагое вечно мерещатся несуществующие голоса, и он страшный спорщик. В общем, поспать удалось часа два, и сейчас надо быстро перебежать Комсомольский проспект (ночью выпал снег, и машины уже превратили его в кашу цвета кофе с молоком), скатиться бегом по эскалатору метро «Фрунзенская», втиснуться в поезд (интервал между поездами полторы минуты. Интересно, как сейчас?), продремать двенадцать минут до «Дзержинской» (ты так плотно зажат гражданами, что упасть не получится, спи — не спи), теперь вверх по эскалатору (бегом!), сразу направо в Детский мир — через него короче, прямо насквозь, в это время в нем еще нет толпы, выскакиваешь, утыкаешься в двери ЦДРИ, налево, направо — и ты уже на улице Жданова, перебегаешь Кузнецкий мост, еще сто метров — и вот слева за оградой твой родной Архитектурный, фасад с изразцами, немножко пряник. Интересно, когда знаешь, что все равно опоздал — зачем бежишь? Никогда не мог себе этого объяснить.

Прямо перед входом — круглый фонтанчик. Ни разу не видел, чтобы он работал. На фонтанчике сидят друзья — Игорь Орса, Оля Зачетова, Витя Штеллер. Они разумнее меня и никуда не спешат. Они курят. И я сразу успокаиваюсь. Мы не пойдем на лекцию. Раз мы опоздали. Мы пойдем в «Полгоры». Для этого надо (теперь уже совершенно спокойно) выйти из ворот (напротив через дорогу — наша любимая пирожковая: как же долго на просуществовала! Она пережила Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина — со своими жуткими жареными пирожками из автомата и сладким липким кофе со сгущенкой из бака «Титан». Закрылась недавно.), потом повернуть налево, пройти мимо церкви, где у нас расположена кафедра рисунка, теперь опять налево и круто вниз к Неглинке. Не помню название переулка, но ровно посреди него (отсюда и прозвание «Полгоры») на правой его стороне — наша конечная цель. Шесть ступенек вниз — как это называлось на самом деле? Кажется, «Столовая самообслуживания». Важно не название, а то, что в это время там всегда были места и почти всегда было пиво — «Жигулевское», тридцать две копейки бутылка. А потом пустую бутылку у тебя здесь же принимали за двенадцать копеек и — сколько оставалось добавить? А с учетом того, что на столе лежал бесплатный серый хлеб и тут же стояли соль, перец и горчица — праздник уже висел в воздухе. Из перечисленных пищевых компонентов делалось блюдо под названием «адский бутербродик», которого в силу остроты хватало на любое количество пива.

О чем мы тогда говорили?