Не плачь

А если я вообще сейчас умру и буду лежать вся в цветах, красивая, как Джульетта? Он хотя бы тогда начнет раскаиваться? Посмотрит на меня, увидит, что на самом деле я была лучшая, и подумает: «Какой же я был дурак!» И Алиску свою бросит. Она, конечно, тоже явится на мои похороны. А он ее прямо тут же и бросит. Поймет, что второй такой девушки, как я, уже не встретит, и навсегда останется один. Люди будут шептаться за его спиной: «Вы знаете, в юности он потерял свою любовь… Видите эту седую прядь? С тех пор он одинок». И будут его жалеть.

Стоп. Вообще-то это меня нужно жалеть. И это у меня может появиться седая прядь от переживаний.

Головой-то я понимаю, что он гад из гадов. Но ничего не могу поделать. Вижу его и становлюсь не собой. И сразу начинаю смотреть на себя его глазами: какая я уродливая, неловкая, скучная. Всё понятно и окончательно: разве ТАКОЕ можно полюбить?

Хорошо, что на следующей неделе уже каникулы. Можно будет спрятаться. Поеду в деревню, наверное. Мама говорит, в этом году из-за переезда вряд ли будут деньги на море. Ну и ладно. Мне сейчас везде одинаково противно. Главное, чтобы об этом никто не догадался. А то начнется: «Давай поговорим. Не молчи. Расскажи мне о своих проблемах», – мамуля в последнее время играет со мной в психолога. Постоянно читает книжки о том, как сделать меня счастливой, как дать мне свободно развиваться и не вторгаться на мою территорию. Читает и смотрит на меня такими глазами, как будто я перед ней голая и в аквариуме. Наблюдает.

Раньше с ней здорово было поболтать о чем-нибудь. Особенно перед самым сном. Мама приходила ко мне, садилась на край кровати или ложилась рядом и о чем-нибудь рассказывала. Какую-нибудь смешную историю из своей жизни. Или из моего детства – я это просто обожала, я же ничего уже не помню.

А потом мама решила, что теперь я подросток и со мной надо обращаться по-новому. Типа давать мне личное пространство и всё такое. И папе запрещает вторгаться. Теперь я вся в этом личном пространстве – никто и спокойной ночи не пожелает ребенку!

У меня в голове всё смешалось. Мне кажется, что все события делятся на «до Олега» и «после». Как будто любовь может изменить жизнь! Мне даже хочется иногда поделиться с мамой… Но как представлю себе, что она вечером приходит в мою комнату и я ей рассказываю, как он посмотрел на меня сегодня или как он у меня геометрию списывал… Невозможно. Это просто невозможно. Может, она и права насчет личного пространства.

С кем-нибудь здесь можно поговорить о любви? О моей любви? Здесь, в этом мире? Только не с психологом! И не с родителями! У меня такое ощущение, что никто в мире никогда не влюблялся. Вот эта женщина на остановке – она разве могла бы кого-то полюбить? Эти люди в машинах? Этот продавец? Учителя? Чушь какая-то. Они и слова-то такого не знают!

Родители, наверное, любят друг друга. Но как-то иначе. Я этого не вижу. Не то чтобы я ждала, что они всё время будут говорить друг другу: «Я люблю тебя». Или целоваться, как волнистые попугайчики. Но что-то такое же должно чувствоваться? Исходить от них, что ли? В кино же исходит! И всё сразу понятно, даже без романтической музыки.

Мне, например, кажется, что все смотрят на меня и догадываются, что я влюблена. И знают, в кого. И это ужасно.

Главное – не показывать вида. Буду притворяться. Может, люди на улицах тоже все притворяются.

2

Всё! Сдали учебники! Приду домой и сожгу дневник. Мама разрешила. Она даже предложила поехать в лес и там устроить, как она выразилась, «очистительный костер». Сжечь всю макулатуру, которая может в каникулы напомнить об учебном годе: тетрадки там, атласы, контурные карты…

– Можно еще на огне сосиски пожарить! – мечтательно предложила она.

Что-то мама уж слишком разошлась.

Надо ее остановить.

– Мама! – сказала я. – Ты сама-то когда-нибудь жгла свои тетрадки?

Мама вздохнула и хихикнула:

– Нет. Хотя мне этого очень хотелось! Но бабушка мне бы никогда не позволила. Она за десять лет не выбросила ни одной моей тетради. Собирала стопочками и складывала на антресоли. Ты же помнишь!

Конечно, я помню. Мы эти тетрадные завалы чуть на новую квартиру не повезли! Потому что, когда мама нашла их на антресолях, она сначала называла их братской могилой и хотела сразу выкинуть не глядя, а потом решила полистать… И целый день она выхватывала из той или другой стопки то одну, то другую тетрадку, листала, прижимала к груди, кому-то звонила и что-то из них зачитывала. Как только кто-то из нас тянул руки к этим ее сокровищам, чтобы честно отнести на мусорку, она вскрикивала, как чайка: «Вы не понимаете! Это же десять лет моей жизни!» – и прикрывала их своим телом, как будто мы были вражескими снарядами, а тетрадки – ее новорожденными детьми.