Читаем Не плачь, моя белая птица полностью

Лежит Дуняша и вспоминает, как на протяжении всей её жизни, сколько она себя помнит, всегда в трудные минуты пряталась за спину Ерины. И та всегда её защищала.

Вот и сегодня… Так ли уж Андрей привлёк Ерину, что она с радостью побежала под гнёт старой помещицы? Ой, сомневается Дуняша.

Раз за разом вспоминает слова кухарки тётки Нюры: «… схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит…» и ужасом наполняется сердце, представляя, что эти виски и щёки сестры…

На соломенном чердаке барской конюшни задремал Андрей, а рядом, прижавшись к его спине лежит Груня. Спит Андрей, не спит Груня. Хочется с Андреем ещё поговорить, послушать его речи ласковые, и это желание прогоняет сон. А Андрею надоело речи ласковые на девок расходовать. И без речей проходу не дают. Вот и отвернулся от Груни. Ну её.

Ходит дед Перепёлка по своему привычному маршруту, стучит в свою колотушку. Спите, люди добрые. Всё у нас спокойно, чужих нет.

<p>Глава 23</p></span><span>

Едва забрезжил серый свет в чердачных щелях, зашевелился Андрей, сел, почесал мускулистую грудь через рубаху, пригляделся, кто это с ним. А, вспомнил. Зевнул, полез вниз. Надо домой сходить поесть. А то сейчас погонят ни свет, ни заря со своими поручениями, так за целый день не выберешь времени крошку в рот закинуть.

Дома мать уже гремела котлами.

– Яви-ился, – неласково встретила она Андрея. – Как брюхо подводит, только тогда и вспоминаешь мать.

– Ну чего опять стряслось?

– Как чего? Ты когда забор поправишь? Невжель глаза твои не видят, что вот-вот совсем завалится. А и завалился бы уже, да не знает, на какую сторону лучче лечь.

– Где топор? Пойду подправлю.

Вышел во двор. Эх, тут не поправлять, тут новый строить давно надо. Только вот когда? Нет у конюха праздного денька, лошадки каждый день хозяевам требуются. Даже в воскресенье нет покоя.

Постоял, не зная на что решиться, то ли снести его к едрене, нет забора и этот не забор. Даже уже упёрся, чтобы завалить его на сторону. Но в последнее мгновение передумал. Мать тогда орать будет – не захочешь ничего.

Пошёл по двору в поисках подходящих брёвен, нашёл несколько штук. Подпёр покосившиеся бока.

Оглядел свою работу, пытаясь оценить. Да вот оглядеть едва успел, а оценить не привелось. Послышался торопливый бег босых ног, а потом и Митька – помощник появился:

– Дядька Андрей.

– Что?

– Тебя управляющий ищет.

– Тьфу ты… перекусил.

Андрей кинул в угол двора топор и, не глядя больше на забор, не заходя в дом попрощаться с матерью, пошёл к конюшне. Митька затрусил рядом, с некоторым подобострастием заглядывая Андрею сбоку в лицо.

Немного погодя из хаты вышла Акулина.

– Андрей! Ты где? – стала заглядывать в сараи. – Во, уже и след простыл. Наработался… помог, помощничек.

Подошла к забору, долго изучала его оценивающим взглядом. Наконец промолвила насмешливо:

– Ну, теперича не упадёт. Рад бы свалиться, да костыли не дадут.

Увидала топор, нагнулась за ним, кряхтя:

– Что ни говори, а барская порода чувствуется, – подняла, понесла на место.

<p>Глава 24</p></span><span>

Бывали минуты, когда страшно жалела Акулина о содеяном. Так тошно было, что выть хотелось. Но всё же так лучше, неизбежно решала она.

Если бы у человека был выбор, где жить-расти-поживать, вряд ли нашёлся такой, который бы выбрал тёмную хату крепостных крестьян. Нет, всякий бы выбрал богатые хоромы и сладкую жизнь. И чем богаче и слаще, тем лучше. Только выбора такого у людей нет. И живут-поживают там, куда угодили с рождения. Нет выбора… почти никогда.

Не было такого выбора и у Акулининого сыночка, за него она его сделала. Совсем не задумываясь о последствиях, в какой-то безумной круговерти.

Может, оно и не удивительно, что тогда как разумом помрачилась. На её глазах ведь всё было.

Повозку и людей в ней сначала не узнала, давненько не заезжала сестра Глафиры Никитичны в их сторонушку. Слух прошёл, что ребёнок у неё родился. Но когда в сизых сумерках возница завернул прямо перед её носом через замёрзшую реку, успела разглядеть. Даже взглядами встретились и несколько мгновений не отводили глаз.

Позже Акулина не раз вспоминала этот взгляд. О чём думала в тот момент женщина? Может, чувствовала что-то? На простых крестьян баре не шибко-то смотрят.

И сама Акулина глядела прямо. Когда это бывало, чтобы крестьянка глаз не опустила. Но тут почему-то не опустила.

Это потом уже сообразила Акулина, что не туда свернул возница, да поздно было. Не знал он, видать, что не полностью замёрзла река, был проезд, и была полынья.

Повозка и нырнула под треснувший лёд, Акулина и разинула рот в немом крике. А женщина как-то успела своего младенца на лёд положить и с огромной силой, откуда такая взялась, толкнула его по направлению к ней. И как на санках, подъехал чужой ребёнок, укутанный в меховое одеяльце из беличьих шкур, прямо под ноги стоявшей в оцепенении Акулины. А у неё свой ребёнок на руках. Взяла чужого на вторую руку и бросилась домой.

Не думала тогда детей менять. До того испугалась, увидев страшную картину на реке, что совсем ничего не думала. Тряслась вся, как в лихоманке.

Перейти на страницу:

Похожие книги