Не плачь, моя белая птица

Основная же часть огромного состояния Глафиры Никитичны со временем тоже перейдёт к ним. Пожилая пятидесятилетняя тётушка не скрывала своих намерений. Но перейдёт и перешла – две большие разницы, и Ольга Павловна эту разницу прекрасно улавливала, в отличии от мужа. Тот был уверен в неотвратимости своего будущего богатства и над нынешним своим состоянием не очень и хлопотал, не желая, по-видимому, разменивать себя на пустяки.

Эту уверенность внушало особое расположение бездетной вдовы к единственному сыну погибшей сестры.

Более двадцати лет назад родители Владимира Осиповича погибли, переправляясь в повозке через замёрзшую реку, возница не заметил в сумерках полынью. Случилось это, когда они ехали гостить как раз к Глафире Никитичне, недалеко от её усадьбы. Маленького Володю чудом спасла Акулина Макарова, крепостная…

– Барыня, Сергей Никифорович пришли-с, – горничная отвлекла Ольгу Павловну от раздумья за что же взяться вначале, и вопрос решился в пользу третьего, и снова неприятного для молодой женщины дела, ежедневные решения различных вопросов с управляющим.

– Проси…

Глава 2

Матрёна и Силантий уж устали удивляться, что такая дочка у них получилась. У них, простых крестьян, чьи руки вскоре после стремительной юности, опускались чуть ли не до колен и становились квадратно-огромными и коричневыми. Чьи спины закруглялись и ссутуливались, покорно подстраиваясь под тяжёлые ноши. Чьи лица заморщинивались красно-коричневым от попеременно меняющих друг друга зноя, мороза и ветра, которые бьют в эти лица, радуясь тому, что они всегда беззащитные.

Удивляться удивлялись, но и память ещё не совсем отшибло. Помнил Силантий васильковые огоньки в глазах молоденькой Матрёнушки. Жаль, что они скоро потухли.

Помнила и Матрёна стройный стан своего Силантия ещё до того, как жизнь пригнула его к земле.

Так что, удивлялись больше из скромности. Ведь, язык не повернётся сказать, что такая вот снегурочка вся в мать. Или в отца. Легче плечами пожать, мол, сами не понимаем, что за девка такая выросла.

Назвали Гликерией, но простое имя Лукерья к ней никак не закреплялось, а стар и млад звал её ласково Лушей.

Единственная доченька, ягодка, у отца с матерью. Остальные детки не выжили, умерли ещё во младенчестве. А эта, махонькая, ухватилась за жизнь тонкими пальчиками, и никакие хвори не смогли эти пальчики разогнуть.

Но и берегли Матрёна и Силантий свою девку, как зеницу ока.

В помещичью деревню Дымово они прибыли сравнительно недавно, как часть приданого Ольги Павловны. Им выделили крайнюю халупу, за которую теперь приходилось отрабатывать барщину на один день в неделю больше положенного. Бурёнку и старого Лысика пригнали с прежнего места. Как без коровы и лошадки? Завели поросёнка, кур. Вот и всё хозяйство.

С соседями познакомились быстро, люди они были добрые, а те, в свою очередь, рассказали о нравах бывшей хозяйки. По всему выходило, лютая баба.

Облегчённо вздохнули, что не к ней попали и стали жить.

А как жить? С утра до позднего вечера на барщине, а Луша всё одна дома. И такая разумная: и приберёт, и похлёбку сварит, и на огороде покопается. Очень уж родителей жалела, старалась, чтобы им легче было, чтобы хоть дома отдохнули.

А Матрёна и Силантий не знали, радоваться или печалиться, глядя, как подрастает их родная кровиночка. Крепко красивая выходила. Глаза, что небушко в ясную погоду, бровки тёмные, личиком бела, а коль летом загорит, то и это ладно получалось. Опасаться стали недобрых глаз, боялись девку на улицу лишний раз выпустить. Но, опасайся – не опасайся, а годы идут. Того и гляди, придёт пора на барщину и её снаряжать. Эх, жизнь…

Глава 3

– Неужели сам научился? – удивлённо посмотрела на пастушка Луша.

– Да как сам? Присматривался, как покойный Макарыч играет. И стал пробовать.

– Не, я не слыхала, как покойный Макарыч играет. Нас тут тогда не было.

Бурёнка последнее время стала показывать строптивый нрав, могла и удрать из стада, повернуть и прибежать домой, вот Луша и приноровилась каждое утро гонять её на луг.

Пастушок Стёпка идёт, на самодельной дудочке играет. Свирелька называется. И Луша рядышком идёт, Бурёнку хворостиной подгоняет, свирельку слушает. Так ласково звучит, что душа поднимается к небу и там, раскинув крылья, летит вместе с облаками. Коровы идут, то ли слушают свирельку, то ли им до неё дела нет – неясно.

Стёпка сирота. Одежда вся латаная-перелатаная, даже непонятно, какой кусок от первоначальной ткани остался. Сквозь дыры выглядывают худенькие плечи, располосованные старыми шрамами.

– А ты где живёшь? – интересуется Луша.

Дымово – село большое, Луша ещё только на своём краю немного людей знает.

– Дак, с коровами я.

– С коровами живёшь? – девочке захотелось прыснуть смехом, но сдержалась. Поняла, что фраза смешной только кажется .