Не плачь

Он толкает сводчатую дверь; жена встречает его на пороге. Они обнимаются и целуются – привычно, как все супруги, прожившие вместе не один год. Они привыкли к губам, рукам, точно знают, сколько у них есть времени до тех пор, пока не выбегут дети. Они появляется, словно услышали мои мысли; малыши встают на цыпочки и тянут руки, просят, чтобы их подняли. Доктор Джайлс поднимает их на руки по очереди, сначала старшего, потом младшую. Совершенно чуждая для меня сцена. Я такого не понимаю. Не знаю. Для меня это так же необычно, как иностранный язык. Образ счастливой семьи, ячейки общества – мама, папа, двое детей… Скорее всего, у них и собака имеется. По сравнению с моей семьей это как белое и черное. Полная противоположность.

Мое детство было совершенно другим.

Мать и отец никогда не ссорились; по-моему, их погубило молчание. Бывало, они целыми днями сидели дома, дышали одним и тем же воздухом, вдыхали кислород и выдыхали углекислый газ, но друг с другом не разговаривали, а просто молча передвигались, как будто оба находились в прозрачных воздушных шарах. В одном мама, в другом папа, в третьем я. Правда, в отличие от доктора Джайлса и его жены, вряд ли мои родители любили друг друга. Точнее, один-то любил и любит до сих пор, а другая…

Жена у доктора Джайлса хорошенькая, но она похожа на куклу, что мне не очень нравится. Даже издали я вижу, что она слишком густо накрашена, и в ее льняных волосах слишком много лака. Вряд ли она капризная, как примадонна, больше похожа на дамочку, которая изо всех сил старается хорошо выглядеть, когда муж приходит домой с работы. Что, может быть, и неплохо.

Она прижимается к нему, его руки обнимают ее за талию, она кладет свои ему на плечи, и на долю секунды мне кажется, что они сейчас станцуют на радость всем окружающим.

Я не слышу детей, но вижу их. Они улыбаются во весь рот, хихикают, глядя, как обнимаются родители. Почему-то их радость меня бесит. Догадываюсь, что все дело в зависти. Я им завидую.

Они понятия не имеют, что я за ними наблюдаю. Если бы они знали, интересно, чтобы подумали? Но нет, вряд ли они меня видят. И все же с меня хватит. Больше не хочу на это смотреть.

Я оборачиваюсь и вдруг слышу какие-то звуки – мяуканье, блеянье, плач, точно не знаю. Звуки доносятся сзади, из-за деревьев.

– Эй! – шепчу я, но не слышу ответа. Только шорох листьев. – Здесь есть кто-нибудь?

Страх подкрадывается ко мне, сердце бешено колотится, кружится голова. На улице темно, тьма почти кромешная, свет из дома доктора не доходит до ограды. Снова дует ветер, и я вздрагиваю, меня пробирает дрожь от кончиков пальцев до макушки.

Кто здесь? Что здесь? Я никого не вижу. Вижу только дома и деревья, дома и деревья. Мимо проезжает машина; фары освещают сцену. Я вглядываюсь в удаляющиеся лучи, но по-прежнему ничего не вижу.

И вот опять – как будто тихий плач.

– Эй!

Ничего.

«Это белка, – внушаю я себе. – Или бурундук, или барсук. А может, птица в гнезде на дереве. Мусор на улице. Коршун, сова. Последние сверчки, которых еще не прикончил холод, поют свою песенку».

Но хотя все мои доводы кажутся разумными, меня охватывает странное чувство, будто я не один.

Уходя, я все отчетливее понимаю: рядом со мной кто-то есть; он следует за мной по пятам, шаг за шагом.

Вторник

Куин

На следующее утро я просыпаюсь рано и несколько минут складываю на полу в комнате Эстер кусочки пазла. Я делаю успехи, хотя их и немного; удалось собрать только синее небо, и больше ничего. Остальная картинка пока притаилась в куче бумаги на полу. Быстро принимаю душ и переодеваюсь, чтобы идти на работу. Звонит Бен. Он хочет узнать, не объявилась ли Эстер, и я говорю: к сожалению, нет. Ему тоже пока не удалось ничего выяснить.

Перед уходом я беру немного денег из конверта, в который мы с Эстер складываем квартплату. Конверт лежит в кухонном шкафчике. Там осталась одна двадцатидолларовая купюра и еще несколько долларов. Вчера я заказывала сэндвичи в закусочной «Джимми Джонс», а сегодня забираю остатки. Пустой конверт нужно выкинуть. Я нажимаю на педаль мусорного ведра, собираясь выкинуть конверт.

И вижу в мусоре чеки из банкомата. Они лежат на самом верху.

В обычный день они бы не привлекли моего внимания – я не из тех, кто роется в мусоре, – но я вижу банковские реквизиты Эстер и сразу понимаю, что чеки не мои. Это чеки Эстер. Я лезу в ведро, измазав руку кетчупом – чеки лежат рядом с грязной салфеткой. Достаю их. Чека три. Они датированы четвергом, пятницей и субботой. Вторая половина дня. Судя по ним, Эстер три дня подряд снимала со счета по пятьсот долларов наличными. Всего получается полторы тысячи баксов. Кругленькая сумма, что и говорить.