Не плачь

И вот я сижу на полу в комнате Эстер, ем горячую пиццу, подбирая пальцами моцареллу, а думаю вот о чем: наверное, примерно то же испытывала и Эстер, когда писала человеку, к которому обращалась словами «Любовь моя». Таково было ее намерение, она хотела излить чувства на бумаге, чтобы ей стало легче обрести покой после того, как кто-то разбил ей сердце.

Она не собиралась отсылать эти письма.

Порывшись еще в нескольких ящиках, в обувных коробках, в чулане и под кроватью, я опускаю руки. В списке моих находок – коробка с контактными линзами, распечатки лекций о потере и горе, фото на паспорт, прошение о смене имени… Мои находки вызывают больше вопросов, чем ответов. Главный из них: кто же такая Эстер на самом деле?!

Я подавлена, и это еще мягко сказано. В голову лезут разные мысли: Эстер, она же Джейн, получила паспорт и уехала за границу. А может быть, Эстер, она же Джейн, сейчас где-то прячется. Она настолько охвачена горем, что у нее просто нет сил вернуться домой. Странно сознавать, что Эстер настолько плохо – а я ничего не замечала. Разыскиваю визитку психотерапевта и набираю номер, напечатанный на лицевой стороне. Пропускаю пять гудков, но он не отвечает. Меня переключают на автоответчик, и я оставляю сообщение, в котором делюсь своими тревогами.

– Моя соседка Эстер Вон исчезла, – сообщаю я. Далее объясняю, что нашла его визитку в ее вещах. Может быть, он знает, где она? В глубине души я надеюсь: может быть, Эстер сказала психотерапевту, куда собирается уехать, где хочет спрятаться. Если она решила поехать за границу, почему не взяла с собой телефон? А может быть, она даже объяснила ему, почему решила поискать другую соседку в «Ридере»? Почему хочет заменить меня рыжей Мег из Портейдж-Парк? Вдруг он знает. Может быть, Эстер сидела у него в тускло освещенном кабинете и рассказывала, какая я никудышная соседка. Я не всегда полностью вношу свою долю за квартиру, не люблю и не умею готовить. Съела ее сушеный укроп. Иногда психотерапевты даже поощряют своих пациентов начать жизнь заново, разорвать прежние связи. Может быть, это он посоветовал избавиться от меня, выкинуть меня на обочину? Велел ей уйти без сожаления, раз уж ее так раздражают мои лень и неряшливость. Возможно, он посоветовал ей, чтобы она не позволяла мне ее использовать?

Может быть, именно он виноват в сложившемся положении. А может, и я.

Правда, меня посещает еще один вопрос: понимает ли он, о ком я говорю? Может быть, он знает Эстер под именем Джейн? И это я тоже говорю в телефон. Я говорю, что моя соседка пользуется псевдонимом Джейн Жирар. Я бросаю взгляд на прошение о смене имени, и мне вдруг приходит в голову: как странно признаваться совершенно незнакомому человеку в том, что моя соседка, оказывается, вела двойную жизнь, о которой мне ничего не известно. Более того, я признаюсь даже не живому человеку, а автоответчику. Я щиплю себя и приказываю: «Проснись!»

Но я не просыпаюсь. Не могу проснуться, потому что и так бодрствую.

Я даю отбой. Мне обидно, потому что вопросов у меня целая куча, а ответов – ноль.

Я сижу и ломаю голову. Где еще можно поискать хоть какие-то следы, зацепки?

Звоню Бену, чтобы узнать, удалось ли ему разыскать родственников Эстер, но он снова не подходит к телефону. Проклятая Прия, отвлекает его от важного дела! Я наговариваю сообщение, а сама смотрю на приколотое к стене фото. Мы с Эстер на фоне искусственной елки… И вдруг я вспоминаю складской бокс, где мы в прошлом году искали елку, весь тот зимний день, когда мы тащили елку по снегу. Что еще, кроме елки, хранится у Эстер на складе? Ключа от ее бокса у меня нет, может быть, удастся уговорить сторожа впустить меня? Вряд ли. Вот у Эстер наверняка получилось бы, а я… Я не способна, как Эстер, очаровать кого-то своими глазами и улыбкой.

И все же перед тем как пойти спать, я собираю все свои находки и сажусь в эркере в гостиной, перебирая их по одной и перечитывая письма, которые начинаются словами «Любовь моя». Я читаю лекции о семи стадиях горя, провожу пальцами по имени психотерапевта, оттиснутому на визитке. На улице темно, огни большого города похожи на мириады ярких золотых звезд. Почти никто из соседей, как и я, не задергивает шторы. Жильцы сидят в полностью освещенных комнатах, куда снаружи может заглянуть кто угодно. Доступность – неотъемлемая часть жизни горожан; вот и я приучилась не задергивать шторы и впускать в комнату огни большого города, а также любопытные взгляды соседей. Трудно представить себе нечто подобное в родительском разноуровневом доме. Мама закрывала занавеси и жалюзи при первом признаке сумерек, как только звезды и планеты делались видны невооруженным глазом. Мы отгораживались от внешнего мира задолго до захода солнца. Я смотрю в окно и восхищаюсь всем, что вижу: освещенными зданиями, звездами, планетами, мерцающими огнями пролетающего в небе самолета. Он бесшумно движется на высоте десять километров. Интересно, что видят пассажиры с такой высоты? Видят ли они меня?