Не плакать

Диего, не сумевший скрыть своего разочарования в день ее рождения, ибо он хотел сына, Диего, смотревший тогда на крошечное сморщенное личико с каким-то недоуменным недовольством, теперь с любовью поил малютку молочком, с любовью ждал ее отрыжечки, самой милой, самой благозвучной, самой проникновенной, самой душевной и самой музыкальной отрыжечки на свете, называл ее прелестью и прирожденной артисткой, не скупясь на глуповатые нежности и умильный лепет, ну-ка, кто улыбнется папочке? улыбнись-ка мне, лапонька!

А Монсе и вовсе была на седьмом небе от счастья, видя, как растет ее детка, которая оказалась такой резвой, такой упрямой и такой своенравной, что Монсе невольно думалось, не оказала ли революция 36-го года столь неожиданного воздействия, модифицировав семейную ДНК, ибо на личике Луниты не запечатлелось и следа той самой скромности, что передавалась из поколения в поколение как доминанта генома униженных.

Вот это характер! — восклицал в восторге дон Хайме, когда малышка гневно сучила ножками, если ей не давали грудь.

Для Монсе существовала теперь только Лунита, все остальное отошло на второй план. Она вполуха слушала Диего, когда он сообщил ей со скорбным лицом о бомбежке Герники и ее мирного населения немецким «Легионом Кондор». До того ли было, если ей почудилось из уст обожаемой доченьки месяца от роду слово пипи, что говорило, заявила она совершенно серьезно, о поистине незаурядном уме.

Монсе была без ума от своей дочурки, и даже рыжина, никогда не нравившаяся ей в Диего, на головке Луниты приводила ее в восторг. Ты моя белочка, шептала она ей, моя лисичка, мой бобренок, моя курочка-ряба, рыжик мой милый, рыженька, рыжуля, mi caramelo^[174]. И она пела ей:

Dice la gente que tiene

Veinticuatro horas el d'ia.

Si tuviera veintisiete

Tres horas m'as te querr'ia

^[175]

.

Даже Хосе не устоял перед чарами малютки, что принесло ему на время облегчение. Монсе умоляла его быть светским крестным Луниты, и он поддался на уговоры и согласился бывать у Бургосов, но только при условии, что Диего в это время не будет дома. К роли своей он отнесся очень серьезно, старательно укачивая кроху, пел ей «Интернационал», рассказывал сказки, героями которых были Махно и Ласенер^[176], и вперемешку с крепкими поцелуями держал перед ней пылкие антифранкистские речи, которые маленькая Лунита слушала, радостно щебеча, а донья Пура в ужасе бежала прочь в свою комнату.

В общем, вся семья безнадежно впала в детство.

Идиллии почти не нарушили споры, возникшие по поводу крещения.

Донья Соль и донья Пура настаивали, что девочку надо окрестить, иначе ее душа после смерти будет вечно скитаться неприкаянной, и были готовы привести священника, если еще остался хоть один.

Диего решительно заявил, что он против этого фарса.

Дон Хайме сказал, что решать следует родителям.

Хосе пригрозил, что натворит бед, если обратят его обожаемую племянницу, еще не научившуюся говорить.

И Монсе, не зная, на что решиться, попросила отсрочку на размышление.

19 марта 1937-го, ровно за девять дней до рождения Луниты, блаженной памяти Папа Пий XI опубликовал свою энциклику DIVINI REDEMPTORIS, ибо католическая церковь не могла более молчать о порочной по сути своей угрозе, нависшей над миром (я цитирую).

Этой грозной опасностью, этим сатанинским бичом (я цитирую) был большевистский и безбожный коммунизм, цель которого — разрушить общественный порядок и подорвать самые основы христианской цивилизации.

Коммунизм провозглашал, в числе прочих извращений, принцип эмансипации женщины, отвлекая ее от семьи и заботы о детях, чтобы вместо этого бросить в общественную жизнь (я цитирую), где кишат подспудные вредоносные микробы и всевозможные дурные влияния.

Но опасность еще более страшная, далеко превосходящая все остальные, заключалась в том, что человеческое сообщество, основанное на большевистских материалистических убеждениях, Не может, разумеется, предложить иных ценностей, кроме проистекающих из экономической системы. Неужели его святейшество Папа Пий XI, слишком поглощенный любовью к Богу, допустил досадную оплошность, спутав коммунистическую экономику с экономикой капиталистической? Весьма вероятно.

Справедливости ради напомним, что в феврале 1939-го он приступил с поистине ватиканской изворотливостью к написанию энциклики, разоблачающей гонения нацизма и манипуляции итальянских фашистов с позицией Церкви. Но он скончался в ночь перед ее оглашением.

3 мая 1937-го Хосе услышал по радио, что, под влиянием коммунистов и как бы в подтверждение святости Папы Пия XI, группа вооруженных людей ворвалась в городское здание, находившееся в руках анархистов и членов POUM, с целью покончить с ними раз и навсегда.

После нескольких дней боев ополченцы-коммунисты арестовали, бросили в тюрьмы и расстреляли большое количество анархистов и членов POUM, объявив их ренегатами на жалованье у Гитлера. (Илья Эренбург, написав «No Pasar'an», стал одним из глашатаев этого обвинения. Книга странным образом исчезнет в дальнейшем из его официальной биографии.)