Не плакать

Что на работу все забьют, и будет каждый день воскресенье!

Ох нет! Смилуйтесь! Семь дней в неделю баклуши бить — это ж подохнешь!

Что мертвые воскреснут (смех) и свершится еще тысяча подобных чудес (смех).

Что Хосе и его клика ратуют за развод.

Madre mía![55]

И за полигамию!

За поли — что?

За право трахать десяток шлюх зараз.

Nada menos[56].

Что эти расчудесные коммуны, где будут свободно любить друг друга мужчины и женщины, чистые, как утренняя роса, на самом деле суть бред сексуальных маньяков, у которых свербит в портках, и ничего больше (к теме секса возвращаются часто, это вопрос ого-го какой животрепещущий).

Что, кстати, про это самое, Хосе-то un tío especial[57], у него и novia[58] нет, может, он педик?

Короче говоря, приводят сотни доводов, от самых разумных, до самых абсурдных, с единственной целью пойти на попятный. И под конец выкладывают убойный аргумент, вот он: Какой дурак поверит, что можно обойтись без крутого вожака и не перебить друг друга? Более того: без денег и власти, чтобы отличать важных птиц от всех прочих?

И все это недоверие идеям Хосе, вместе взятое и высказанное открыто, сплачивает их так же, как сплотила несколько дней назад перспектива революции.

В этот четвертый день то, что говорилось недомолвками, выкрикивается в полный голос.

На пятый день все или почти все уже против.

На шестой, день второго собрания, зал полон, ведь отступление надо утвердить.

Впервые, и к изумлению многих, на сходку самочинно явились женщины: одни в гневе, другие охочи до споров, большинство боятся, как бы их мужья не увлеклись опасными бреднями, а самые бедные, самые обездоленные и несчастные тоже хотят сказать свое слово, и слово это: Остановитесь!

Не кто иной, как родной отец Хосе и Монсе, первым пытается высказать свое несогласие с решениями, принятыми неделю назад, рискуя, говорит он с ухмылкой, быть расстрелянным собственным сыном (смех в зале). Он говорит, что всю жизнь гнул спину, возделывая свою землицу, что она дорога ему как зеница ока и что, пожалуй, благоразумнее будет подождать победы в войне и не спешить с мерами, которым стоило бы быть более, то есть, менее, ну, в общем, не столь крайними (одобрительный шепоток).

После него слово берет Диего.

Он начинает — резко, строго и очень серьезно, ну прямо тебе министр. Хочет показать, что он настоящий мужчина. Что он hombre con huevos[59]: говорит жестко, но собой владеет отменно и выражения выбирает, чтобы отмежеваться от буянов в красно-черном.

Он не одобряет демагогических прожектов и революционного фольклора. Всего этого романтико-возмужалого трепа (выражение, вычитанное в «Эль Мундо обреро», откуда он черпает свои идеи), помпезных фраз, в которые анархисты ловят, как в силки, неразумных птах (тоже выражение из «Эль Мундо обреро»), туманных фантазий, предназначенных, чтобы втирать очки простакам, застя им глаза мишурой лжи (тоже выражение из «Эль Мундо обреро») и заманчивых посулов, на которые так щедры торговцы грезами и которые сбудутся после дождичка в четверг, он боится, как чумы.

Вся эта пустая болтовня, не имеющая отношения к реальной жизни, может, чего доброго, привести деревню к desmadre[60] (это непереводимое слово производит сильное впечатление на крестьянскую аудиторию). Не надо спешить. Все эти авантюрные затеи тешат надеждой ненадолго, а заканчиваются крахом.

Por un provecho mil dacos[61], за одну удачу тысяча бед, уверяет он с впечатляющей многозначительностью и каким-то холодным воодушевлением.

Вот это здравые речи.

Крестьяне кивают.

Он разумеет, что идет навстречу нуждам народа (у меня такое чувство, будто я слышу наших, говорю я. Эти сволочи одного поля ягоды, кивает моя мать). А для этого надо твердо стоять обеими ногами на земле, быть реалистами (слово «реалисты» тоже изрядно впечатляет), охолонуть, кому неймется, не рваться к идеалу, проявить политическую зрелость, por Dios[62]. Краснобайство труса, цедит сквозь зубы Хосе, содрогаясь от гнева.

Диего отметил, что в последние несколько дней в деревне, увы, сеют смуту, и царит, прямо скажем, бардак, но он не станет поддавать жару, как некоторые (черт, так бы и врезал сукину сыну, бормочет Хосе), он, напротив, призывает к порядку. К строгости. И к дисциплине. Иначе ничего не получится.

Бурные аплодисменты.

Хосе, разозленный и растерянный, решает высказаться. Силясь скрыть свое смятение и бешеный стук сердца, он вновь бросает в толпу волшебные слова Коммуна, Справедливость, Свобода, громкие слова, что волнуют и закаляют сердца, как сталь, в первые дни бунта, но быстро выхолащиваются, если ими злоупотреблять. Это и происходит. Слова утратили блеск и не воспламеняют в сердцах прежнего пыла. Хосе покорил всех в прошлый раз своей зажигательной речью, сегодня же пришел черед Диего впечатлить здравым смыслом, которого за ним и не подозревали (el tiempo hace y deshace, un tal gusta un día y disgusta otro día, hay que acostumbrarse[63], комментирует моя мать: говорит она иной раз, что твой рекламный агент).