Мишка до боли, так, что сам охнул, закусил зубами палец на левой руке, мог бы — дал бы сам себе в морду, чтобы прекратить бешеный поток мыслей. Это была паника, именно паника и ни что иное, но гибель Егора, каким бы тяжелым ударом она не являлась, не должна была повергнуть его в такое состояние — свои сильные и слабые стороны он знал. Значит, случилось что-то еще — более серьезное, из-за чего подсознание било тревогу, но рассудок это еще не понял. Отсюда и паника: есть опасность, очень серьезная, он ее пока не замечает, однако что-то такое чувствует. Результат — метание мысли: то в мистику тянет, то в воспоминания, исключительно неприятные, из ТОЙ жизни, то цепляние за светлые образы… Так ребенок, испугавшись чего-то (даже, не понимая, чего именно) первым делом кричит: «Мама!».
Это свое свойство Мишка знал очень хорошо: если постоянно всплывают в памяти неприятности из прошлого, значит, в настоящем что-то идет не так. Смерть Егора лишь повод, на самом деле это самое «не так» связано с чем-то другим.
«
— Минь… Господин сотник, дозволь обратиться, старшина Дмитрий! — прервал мишкины раздумья голос Митьки.
— М? Чего, Мить?
— Не получилось у нас живым его взять… ребята сквозь камыши на шум стреляли. Ну и… того.
— Кого «его»? — Мишка натужно возвращался в реальность после «наезда внутреннего собеседника».
— Этого… боярина Левшу. У него там лодка спрятана… ловко так, даже с дерева разведчики не углядели. И где взял-то…
— Где, где… — недовольно пробурчал Мишка. — Они же на княгинину ладью на лодках напали, вот, видать, одну с собой и приволокли. Похоже, Левша не зря к берегу рвался — бросил бы заложников в камышах, а сам со своими людьми в лодку и поминай, как звали. Лодка-то велика? Шестеро в нее поместились бы?
— Да и больше поместилось бы… только далеко ли они без припаса…
— Неважно! Главное, что ему было куда стремиться. Если лодка большая, могли и княгиню с собой уволочь. Без детей, конечно.