За последние пять лет она повидала всякого дерьма. Да чего там, она прямым выстрелом вышибла мужику мозги из обреза. Это было неприятно. Затем вспорола Иванову живот торчащим у нее из руки ножом. Довольно противно. Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что она увидела на фотографиях, найденных в шкафу Станковского.
— Он их продает, — прошептала она.
— Что? — буркнул Марк, не отрывая глаз от какого-то листка бумаги.
— Ими торгуют, — прежде чем заговорить, она откашлялась.
Это привлекло внимание, и оба мужчины посмотрели на нее.
— Он продает детей? — спросил Кингсли, но она по-прежнему смотрела на Марка.
— Он их продает. Он купил этих детей так же, как когда-то купил мою сестру, и теперь он
— Что?! — его взгляд метался между ней и Кингсли.
Лили шагнула к нему.
— Он, бл*дь, продает детей педофилам! — закричала она. — Ты об этом знал?! Когда ты стал работать на этого говнюка, ты знал, что он продает маленьких мальчиков насильникам?!
Под конец она уже на него орала и не могла думать ни о чем, кроме той фразы, что однажды обронил Марк...
Последние месяцы Лили часто задавалась вопросом, а не влюбилась ли она в Марка за то короткое проведенное вместе время. Она принимала его таким, каков он есть, — безжалостным убийцей и хитрым мошенником.
Но если он сознательно помогал Станковскому покупать и продавать детей для секса, то она и впрямь прострелит ему башку.
— Да как ты можешь меня об этом спрашивать?! — заорал в ответ Марк.
Она швырнула в него папку, и фотографии разлетелись по комнате.
— За большие деньги ты сделаешь все, что угодно, так ведь?! Как ты мог на него работать?!
Марк быстро рванулся к ней, и не успела она воспротивиться, как оказалась в его объятьях. Лили вцепилась в него и, уткнувшись ему в плечо, заплакала.
— Дорогуша, я и понятия не имел. Ты же знаешь, что я бы так не поступил. Я ужасный человек, но никогда бы не сделал ничего подобного, — сказал ей Марк.
— Господи, они больные, — простонал позади них Кингсли.
— Как можно быть таким злым? Что ж ему всего мало? — прошептала Лили, пытаясь перевести дух.
— Понятия не имею. Но мы его найдём и заставим за всё заплатить. Возьми себя в руки и пойдем прикончим этого урода.
Лили кивнула и отошла от него. Она вытерла глаза и посмотрела вокруг. Так много фотографий с мальчиками, все в разных позах. Некоторые одетые. Некоторые раздетые. Некоторые поодиночке. Но в основном группками. И на многих фотографиях, во всей своей блондинистой красе, блистала сама русская секс-бомба. Смеясь в камеру, она сжимала в руке детское личико. На одном снимке она заставляла ребенка наклоняться. На другом — орудовала своим хлыстом.
Лили сама не поняла, как оказалась в спальне. Роксана сидела, привязанная к стулу, на том же месте, где её оставили. Её нос перестал кровоточить, но лицо от ноздрей до самого подбородка по-прежнему было в крови. Она ухмыльнулась и неодобрительно взглянула на Лили.
— Да что с тобой такое? — спросила Лили, отступив от неё на несколько шагов.
Роксана повела плечом так, словно ей было скучно.
— Я могу задать тебе тот же вопрос, — ответила она.
Лили никак не могла отдышаться.
— Это же дети. Алмазы, женщины, наркотики, это я ещё понимаю, правда. Но...
Роксана наконец посмотрела ей в глаза и широко улыбнулась.
— Это
В обойме Лилиного «Глока» было пятнадцать патронов.
Четырнадцать из них она всадила в Роксану Станковскую.
— Остался один, — прошептала Лили, глядя на пистолет.
На пистолет, из которого до сегодняшнего дня ни в кого не стреляли.
— Дорогуша, — подойдя к ней, вздохнул Марк.
Лили неотрывно смотрела на свой пистолет, пока не почувствовала, как ей на спину легла его рука. Затем резко подняла голову и сунула пистолет в кобуру.
— Осталась одна пуля. Давай убираться отсюда.
ДЕНЬ ДВЕСТИ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Они оставили детей на улице, и Кингсли дал им строгие указания, что говорить полиции. Удивительно, но с тех пор, как они вошли в здание, прошло совсем немного времени, а на улице уже слышался вой сирен. Марк с Кингсли, смеясь и шутя, попрощались с детьми, но Лили держалась от них на расстоянии. Ее все еще переполняла ярость. В конце концов она все же стала тем, кем ей никогда не хотелось быть — человеком, которому явно не следует находиться рядом с детьми.