Не по торной дороге

— До чего гадок и пошл этот мир, до чего развращено общество: нельзя, не спросись, быть по-своему честным человеком!

— Что вам в этом мире и обществе, раз совесть ваша покойна, и вы убеждены, что поступаете, так, как следует?

— Я и не обращаю внимания на общественное мнение… но, признаюсь, не могу и относиться равнодушно к мысли, что все удары, которым я подвергся, нанесены мне людьми весьма сомнительной честности, не могу не возмущаться, слыша, как все эти светские ханжи и лицемеры величают мой поступок глупостью, почти оправдывают поведение моей жены и чуть не находят естественным подобный выход!

— Ах, Орест Александрыч, — вздохнула Завольская, и миловидное личико ее внезапно подернулось грустью, — разве не сплошь и рядом случается, совершенно незаслуженно, подпадать под удары судьбы или мучиться весь век за пустую ошибку, за минуту увлечения? Осокин пристально взглянул на девушку.

— Ну, уж вам-то, казалось бы, раненько вдаваться в этот тон: вы еще так молоды, становиться лицом к лицу с жизнью вам еще не приходилось…

— Конечно, — быстро перебила его Завольская, — да я не про себя и говорю, я вообще… Где же было мне испытать хотя что-либо подобное!

— И не дай вам Бог испытать! Пусть ваша жизнь течет мирно, покойно, весело…

— По-мещански?

Орест удивленно посмотрел на нее; тон, которым были сказаны эти слова, поразил его своею новостью: никогда еще не говорила так Настя.

— Что вы хотите этим сказать? спросил он ее.

— То есть: есть, пить, спать, рядиться? Ни о чем не думать, ни о чем не страдать, ни к чему не стремиться?

— Зачем же брать крайности? Стремитесь, думайте, страдайте — если уж вам так хочется, но в меру… Идите золотой серединкой! — не без иронии возразил Осокин.

— Вы говорите против себя, вы себя дразните… И вы еще утверждаете, что разорвали с своим прошедшим!

— И говорю правду; но позволительно же мне злиться на это прошедшее, как вы думаете?

— Эта-то злость и доказывает, что оно и теперь еще имеет для вас цену!

— Совсем нет; я злюсь на то, что по милости своей ошибки, я на век связан с такою женщиной, как Софья Павловна; как каторжник должен таскать за собой это ядро, которое и тяготит и позорит меня!

— А развод? Вы же хлопотали о нем для вашей сестры? — несмело проронила Завольская.

— О разводе и говорить нечего: есть неодолимые препятствия.

Настя пристально взглянула на молодого человека.

— Станьте тогда выше рутины, попробуйте вернуть к себе жену, подействовав на ее душу и сердце. Ведь и чужого человека спасти похвально и приятно, не то что ее… Вспомните: когда-то она была близка вам, вы ее любили…

Орест вскочил с места.

— Это невозможно! — воскликнул он.

— Почему?

— Здесь все умерло! (Он приложил руку к сердцу).

Странное выражение промелькнуло на лице девушки.

— Да она и не вернется, — помолчав, продолжал Осокин. — Что за радость вести трудовую жизнь, работать над собой, когда можно с утра до вечера веселиться, пленять хлыщей и львов, кидать золото пригоршнями!

Разговор оборвался. Молодой человек закурил папиросу и начал ходить взад и вперед по дорожке. С поля доносились нестройные голоса рабочих, напевавших хоровую песню, телега простучала где-то невдалеке. Вечерний ветерок свежей, пахучей волной, пронесся с запада, затрепетал в спокойной листве и замер. Ночные тени стали вытягиваться и переплетаться разнообразными узорами, из-за деревьев мелькнула бледноватая луна.

— Настасья Сергеевна, — вдруг остановился перед Завольской Орест, и прямо взглянул ей в глаза, — отчего до сих пор вы не вышли замуж?

Настя вздрогнула.

— Не пришлось! — несколько смущенно выговорила она.

— Отчего вы побледнели? — тревожно спросил Осокин.

— Голову обнесло… Тут клумбы… запах сильный, а мы давненько уже здесь…

— Хотите воды?

— Нет, пройдет… О чем мы говорили?

— Я спрашивал, отчего вы не вышли замуж… Ведь, сколько мне помнится, у вас были женихи!

— Были.

— Что же, не нравились?

— Некоторые нравились, но…

— Состояния, что ли, не было?

— И состояние было.

— Ну так тетушка не хотела?

— Тетушка очень хотела, да я-то упрямилась.

— Отчего же?

— Оттого, Орест Александрыч, — помолчав, заговорила она, — что я не могу идти под венец для того только, чтобы сделать себе положение в свете, иметь возможность рядиться и выезжать, чтобы надеть чепчик, наконец. Я не могу смотреть на мужа только как на спутника в жизни, друга: мне нужен любовник в муже… нужно сердце, которое бы отвечало моему, душа, с которою моя могла бы слиться… Брак не должен быть могилою любви, а венцом ее! К сожалению, первое случается чаще… Почему? Потому что, сходясь, большинство не анализирует себя, сплошь и рядом принимает вспышку за чувство. Искра не разгорается, а потухает. Новая жизнь, созданная на шатком основании, колеблется… Возникают недоразумения, потом разлад… Я знаю свою натуру… я могу любить глубоко, пылко, но один только раз, и всю жизнь посвящу этому чувству!

Завольская воодушевилась: глаза блестели, все лицо вспыхнуло.