Не по торной дороге

— Что состояние, — продолжала она, — что во внешности, когда внутренней жизни нет! Для любимого человека можно перенести все… Я готова была бы уехать в глушь, носить одно ситцевое платье, помогать во всем, в чем могу своему мужу… Как заботливая мать, я бы старалась беречь его покой, услаждать горькие минуты его жизни… Судьба не дала мне такого человека. Быть может, счастие и проходило мимо меня близко, но не коснулось меня… Вот почему, Орест Александрыч, я не вышла замуж!

С удивлением слушал Осокин Настю. Впервые высказывалась она так горячо, так искренне. Она предстала пред ним в новом блеске, в новом сиянии.

— Вы поражаете меня! — невольно воскликнул он. — Откуда у вас эта сила, эта пылкость?

— А вы и не подозревали их во мне? — стыдливо опустив глаза, молвила девушка.

— Но не в такой степени!

— Нервы побольше расстроились, кровь сильнее ударила в голову — вот и все! — усмехнулась она. — Однако пойдемте: сыро, да и детей пора укладывать.

Завольская поднялась и пошла по дорожке; Орест, в раздумье, последовал за нею. На одном из поворотов он поравнялся с нею и несмело проговорил:

— Настасья Сергеевна, ответьте мне…

Она остановилась вполоборота и вопросительно взглянула на него; лунный свет так и облил ее стройную, гибкую фигуру.

— Любили вы когда-нибудь?

Две морщинки показались у нее над бровями и губы едва заметно дрогнули.

— Нет, — коротко и сухо ответила она и пошла дальше.

Необъяснимое чувство внезапно охватило Ореста: у него вдруг заныло в груди, и мучительно и сладко…

— Дай вам Бог счастия, если полюбите! — схватив руку девушки и крепко пожав ее, вдруг вскричал он и стремительно кинулся в кусты.

Настя, как вкопанная, осталась на месте и растерянно приложила руку к голове; вихрем налетели на нее мысли, одна другой тяжелее. Сердце замерло, словно кто вдруг взял да сжал его, а слезы так и стояли у нее в горле, душили ее… «Господи!» — простонала она, в изнеможении прислоняясь к дереву.

IX

Настя не спала всю ночь и не раздевалась. Голова ее горела, нервы были раздражены, весь организм сильно потрясен. Минувший вечер был последнею каплею, переполнившей сосуд; та почва, на которой до сих пор Настя кое-как удерживалась, теперь поколебалась под нею, грозила выскользнуть. Прежде, с своею несчастною любовью, Завольская носилась, как с змеей в груди; она почти привыкла уже думать, что это ее крест и, как ни тяжел казался он ей, она несла его. Одно слово Ореста, внезапно вырвавшееся, одно пустое пожелание, разом перевернуло все ее мысли, коснулось самых затаенных фибр ее сердца. Не будь они так чутко настроены предшествовавшими событиями, легко быть может, что разговор с Осокиным так бы и остался, хотя и интимным, но все таки довольно обыкновенным разговором. Но в том-то и дело, что Настя, как женщина, с болью в душе переносила равнодушие Ореста; хотя по своим понятиям и убеждениям она и находила нужным скрывать свое чувство, страшилась взаимности, но вместе с тем втайне желала ее. Теперь инстинкт подсказал ей, что вырвавшееся у Осокина слово — не случайное и не последнее, что это начало того, чего она так боялась и чего, сама не подозревая, так страстно желала. Не слово было важно для Насти, а тон, сила, все состояние души Ореста, сказавшееся в нем. Она чувствовала, что он стал ближе к ней, что между ними уже установилась некоторая связь, хотя и невидимая, но ощущаемая… «Он любит меня, — шептали ее пересохшие губы, — …я это чувствую» — и душа ее согревалась, мечты окрылялись и вся даль, так недавно еще серая, неприветная, озарялась для нее радужным светом. Но, рядом с этою поблажкою чувства, другая сила заявляла свои права, и, скажем беспристрастно, она-то первая и ударила молотом в голову бедной девушки, тотчас по уходе Осокина. «Не удержалась! — мучительно воскликнула она, изнемогая от внутренней борьбы, — подняла маску! Для чего поставила я разговор на такую скользкую почву, дала ему в руки оружие против нас обоих? Он для меня — человек не существующий; я должна была это знать, я к этому даже себя приучила… Зачем же было малодушничать? Что меня ожидает, на что я иду?»… И снова, озарившаяся на минуту, даль темнела, снова борьба закипала в душе девушки, попеременно смущая ее мечтами о счастии и невозможности достигнуть этого счастия.

К утру она поуспокоилась наконец; и, как ни тяжело ей было, отшатнулась от соблазнительных призраков. «Крест мне послан, и я должна нести его!» — решила она.