Не под пустым небом

Потом, обнявшись, плакали… сейчас мы могли себе это позволить… через несколько часов уже не сможем. Впереди нас ждала страшная встреча… с бабушкой и дедушкой… но мы сейчас об этом не думали… мы думали о том, что всё сделали для отца, что должны были сделать. И от этого было чувство покоя и почти счастья.

В Киеве была посадка, дозаправка баков горючим, и мы немного побродили по аэропорту. Выпили по чашечке крепкого кофе. Так же, как и я, Жора не ел уже третий день. О еде даже подумать было невозможно. Но голод не ощущался, и слабости никакой не было, Напротив, была какая-то огромная сила внутри. Она была больше меня, больше моей оболочки. Так что эта сила держала меня изнутри и обнимала меня снаружи…

* * *

Потом была Одесса… В аэропорту нас встречали два брата отца – Шура и Женя. Долго ждали разгрузки… Впрочем, сначала нам отдавать наш груз не хотели, сказали: «Приходите после праздников». Ну, тут уже заорал Женя… Да, Романушки умеют настоять на своём.

– Аэропорт этот, кстати, твой папка строил! – сказал Женя.

– Я знаю.

– Знаешь?

– Я многое теперь знаю…

– Деточка ты наша хорошая! Как же мы все волновались за тебя! – и он горячо обнял меня, и я ощутила ещё одну родную душу на земле…

…Ну, а потом мы приехали к дому, где нас встречала толпа родственников, успевших приехать отовсюду… Мне навстречу кинулась большая седая бабушка, вся в чёрном, как большая чёрная птица… С горькими причитаниями она осыпала меня солёными от слёз поцелуями:

– Господи, ну за что же тебе такое горе? Найти – и тут же потерять…

– Это не горе, бабушка, а счастье – то, что я успела… И не потеряла я его, а нашла.

А маленький седой дедушка исступлённо молчал, и по его лицу текли слёзы…

– Здравствуйте, дедушка, – сказала я и обняла его, но он был как каменный.

Две сестры, худенькие, бледные, испуганные. Четырнадцать лет и восемь. Красивая блондинка – жена отца. И ещё много народу, в котором я не сразу разобралась, кто тут кто.

* * *

…Ходили с сёстрами на почту. Отослала Алле Кондратьевне телеграфным переводом деньги, которые дал мне Женя.

Ещё послала три телеграммы: в Москву отцу Сергию Хохлову и в Семхоз отцу Александру Меню. А ещё в Ригу – отцу Иоанну Борташенко, к которому несколько раз ходила в его православный храм в Дубултах. Всех просила молиться за упокой души моего отца…

…Потом гуляли с сёстрами по каким-то пустырям. Нам страшно было идти домой. Там сейчас вскрывали гроб. Я не хотела, чтоб это делали. Но Женя сказал, что так надо.

…Ночью никто не спал. Все сидели вокруг отца и смотрели на него. Я боялась, что он переменился, что я не узнаю его. Но всё оказалось наоборот: отец был как живой… просто уснул… он спал, а мы охраняли его сон…

Я взяла своё маленькое евангелие и тихонько читала…

* * *

А на следующее утро, в день похорон, я увидела у подъезда молоденькую девушку. И меня как будто обожгло… Это светлое лицо с лёгким румянцем… эта мягкая линия губ… эти синие, как небо, глаза…

– Кто это? – спросила я Женю.

– А это ещё одна твоя сестра, Ирина.

– Какая Ирина? Откуда?…

– Из Макеевки.

– Ничего не понимаю! Почему же отец мне не сказал, что у меня есть ещё одна сестра?

– А он не знал, что это его дочь.

– Так она же его копия!

– А он никогда её не видел…

– Значит, и она его никогда? Значит, сегодня – первый раз?!

– Да, это так… Мать её не приехала. А дочку прислала. Хотя бы попрощаться с отцом…

– Боже мой, какой ужас!… Насколько же я счастливее её…

* * *

…Потом, через день, мы будем сидеть с ней вдвоём, у Жени, и я буду рассказывать ей об отце… о нашем отце. Мне хотелось, чтобы она его узнала и полюбила, как я. Я рассказывала подробно, о каждом из двадцати рижских дней… И переписала ей стихи, которые написала отцу, в эти дни.

– Я хочу, чтобы ты знала: у нас прекрасный отец.

– Я и раньше это знала.

– Откуда?

– Мама рассказывала. Она так и не вышла замуж. Она всю жизнь его любит…

И на меня дохнуло ещё одной драмой… о которой отец то ли не успел мне рассказать, то ли не захотел. А может, он о ней и не догадывался?… Теперь мы об этом уже не узнаем…

* * *

Съездила на воскресную службу в Успенский собор, отслужила заочно панихиду по отцу…

Вышла. И ВДРУГ увидела – весь мир в цвету!… Белая акация, каштаны…

Но вот странно: цветущая Одесса забылась, её как будто стёрли из памяти, а осталось только бескрайнее кладбище… жаркое солнце и запах земли у свежей могилы…

Я сняла тогда с груди маленький серебряный образок Божьей Матери, который мне подарил на Рождество отец Александр, и положила его на грудь отцу…

* * *

Семь дней, которые я прожила в Одессе, я только и делала, что рассказывала.

Постоянно меня кто-нибудь просил:

– Расскажи о Серёже.

И каждая мелочь в моём рассказе постепенно укрупнялась, и каждая фраза, сказанная им, и сказанная мной, обретала теперь особый смысл. Хотя бы эта: «Это я понесу тебя, папочка!»

А ещё всех потрясла история со столяром, который шёл по пустынной улице…

И история с грузовиком, который спешил в Ленинград, но развернулся и поехал с нами в клинику…

И эта история с самолётом до Одессы, которого не было, а потом он откуда-то возник!