Я зарылась в одеяле и подумала, что хуже Нового года у меня уже не будет, и впервые в жизни мне захотелось, чтобы праздник скорее закончился. Я мечтала, чтобы прямо сейчас появились родители и выгнали к чертям девиц, лошадку, всю толпу на балконе, разогнали бы тусовку на кухне, собрали и выбросили им вслед весь новогодний стол. А потом мы бы вчетвером сели за стол, съели приготовленные мамой салаты, посмотрели «Старые песни о главном»; родители бы обязательно танцевали, а к маминому каблуку пристал бы дождик и волочился за ней всю ночь, как старый поклонник.
В комнату пришёл брат, лёг рядом, взял меня за руку и молча смотрел, как будто просил прощения за всё это безумие. Потом я слышала через дверь, как он ссорится с гостями. Шумная масса забурлила и забулькала возражениями. Но, к счастью, кое-кто из наших знакомых подключился помочь, и совместными усилиями толпу вытолкали за дверь. Мне почему-то стало очень смешно. Я представила, как на мороз отправились растрёпанные, пахнущие общежитием, девицы, нелепый человек-лошадка с застывшим взглядом и тот урод, кто испортил мою ёлочку и перевернул наши фотографии.
Когда все ушли, мы встретились с братом в коридоре и отправились осматривать поле битвы.
Первое, что я заметила в комнате с застольем, это — висящую на занавеске дольку лимона. Как интересно. Почему она закрепилась и висит? Как она попала на занавеску? И тут же я увидела залитую вином стену: от потолка до пола всё было в бордово-красных пятнах, словно комната не выдержала грохота бесноватой пирушки и разрыдалась кровавыми слезами.
Кухня представляла собой ещё более тоскливое зрелище. Трехногий табурет лежал у входа, а четвёртая нога торчала из глубокого блюда — как будто кто-то накладывал ею холодец. Фикус изъяли из горшка и воткнули в миску с огурцами, а в самом цветочном горшке из свежей земельной ямки торчали окурки.
Всю оставшуюся новогоднюю ночь мы убирались. И уже ближе к утру уселись вдвоём перед телевизором в чистенькой проветренной кухне с полными тарелками свежей еды из холодильника, куда никто не догадался сунуться.
— Это был самый отвратительный Новый год в моей жизни, — прохрипела я. От нечеловеческой усталости у меня даже голос изменился.
— Представляю, как мама будет завтра орать, когда увидит комнату, — брат замер, глядя в окно, как будто предвидел будущую сцену.
— Сама виновата! Надо было дома остаться.
— Да забей, — он сделал затяжку и выпустил струйку дыма в сторону фикуса, вернувшегося в горшок, — родителей не выбирают.
Он потянулся за пультом, чтобы переключить канал. Потом шмыгнул носом и задумчиво, держа сигаретку в уголке рта, продолжил говорить.
— Родителей не выбирают, зато выбирают музыку и фильмы. А ещё выбирают книги, разговоры, даже мечты люди выбирают сами. То есть мы с тобой сами решаем, что впустить в нашу жизнь.
— Тогда я решаю больше не впускать в свою жизнь этих волосатых засранцев!
Он улыбнулся и прищурил косой глаз.
В коридоре послышался звук открывающегося ключом замка — мама вернулась. Тяжёлым ватным одеялом навалилось плохое предчувствие. Мне было хорошо знакомо это переживание, когда ты слышишь, как поворачивается замок, открывается дверь и ты знаешь, что сейчас будет скандал. Неизбежно. Я научилась различать по звукам открывающейся двери человека и его настроение: механизм звучал по-разному, в зависимости от того, кто и как открывал дверь. Уставшая после работы мама поворачивала замок неспеша, два оборота спокойно и маленькая пауза перед третьим. Вернувшийся с гулянки отец сперва долго искал ключом замочную скважину, а потом крутил замок два раза в одну сторону, потом дважды в другую, дёргал дверь, пока не находил правильную комбинацию.
А бывало наоборот: возвращаешься из школы, несёшь домой полную фантазий голову, открываешь дверь, а тебя встречает едкий запах тревоги. И девичьи мечты тлеют, как сгоревшая бумажка. Здравствуй, реальность!
Глава 3
Я открыла дверь и почувствовала запах чего-то едкого. Что это? Аммиак, уксус, какая-то химия.
Брат был дома не один.
На кухне расположился его друг. В то время они были неразлучны. Даже вместе взяли в кредит автомобиль и по очереди катались на нём. Ярко-вишнёвый седан, наряженный в колпаки и спойлер. Мы прозвали его «Вишенкой».
«Вишенка» была всеобщей любимицей. Помню, как в компании двух одинаковых «двенашек» она из последних сил ехала по берегу Волги, где не было никакой дороги, только кочки и кусты. Мы выбрались с берега на дорогу, и машина радостно зарычала, как бы в благодарность за выбранный маршрут. Я ехала на пассажирском сиденьи и вдруг посмотрела на брата: одну из его длинных прядей поймал ветер и игрался с ней, крутя волосы, как пропеллер. От этой картины я залилась смехом. Брат увидел в зеркале вращающуюся лопасть у себя на голове и заржал в голос. Мы так и ехали в слезах и с пропеллером.