Не погаси огонь...

Уже в полном сознании он ухватывает это последнее слово – ключ к мучающему его кошмару. Открывает глаза – и тотчас зажмуривается. Осторожно разлепляет веки. Сквозь выступившие слезы свет дробится и расплывается. Сил нет. Но нет и боли.

Слезы скатываются по щекам. Антон начинает смутно различать маленькое оконце, над головой острым углом свод, коричнево-черные бревенчатые стрехи. Тишина. Ароматно-пряный запах… Где он? Пытается вспомнить. Что было? Петров. Пилы, рвущие тело. Он бежит. Не один, с ним старик. Нет, не старик – Федор. Кандалы на ногах. Сожженный черный лес. Потом река. Его начинает крутить. Все быстрей, быстрей! Огненный шар. И голос Петрова: «Заждались!» Антон взмахивает руками и хочет привстать.

– Очнулся, слава богу! Нельзя!

На его плечи ложатся руки, давят. Вжимают с головой под воду, в круговорот реки. Он напрягается, сбрасывает их и снова открывает глаза.

Впереди неярко светит оконце. Над головой к стрехам подвешены пучки травы. Расплывающееся в сумерках девчоночье лицо.

– Ты кто? Где я?

– Ожили! – тихо засмеялась девчонка. – Какой день с вами маемся!

Он пошевелил рукой, согнул в колене ногу.

– Где я?

– У Прокопьича. У лесника на заимке.

– Как я здесь очутился?

– Прокопьич в лесу подобрал… – Девчонка снова тихо засмеялась. Замолкла.

Антон повернулся на бок. В глазах поплыло, но все же он разглядел чердак избы или амбара, в углу до самой крыши забитый сеном, уложенные под накатом крыши жерди, хомуты, сбрую.

Попытался встать.

– Что вы, лежите! – девчонка снова уперлась маленькими ладонями в его плечо, пригнула к соломенной подстилке. Он попытался воспротивиться, но обессилел. И вдруг почувствовал: как легко ногам! Посмотрел, увидел щиколотки, обернутые тряпьем. Кандалов не было.

– Где?.. – он запнулся.

– Прокопьич спилил. – Она отошла в угол, пошуршала в сене. Вернулась, держа в руках обрезки кандалов, соединенные ржавой цепью. – Ну и крепки были!

– Давно я здесь?

– Недели две. Совсем плохи были. Я думала, не выживете. Кровь из носу и ушей шла, и трясло вас, и жар… Прокопьич травами лечил, – она показала на пучки по стрехам. – Натирал и пить давал. И за живой водой ходил к ключам. – Спохватилась. – Как раз время вам, попейте.

Она поднесла к его губам глиняную кружку. Вода была теплой и горько-кислой.

– Фу… – отстранил он посудину.

– Надо. Прокопьич полные сутки ходил, надо выпить.

Девчонка поддержала его за голову. Струйки потекли по подбородку на грудь.

– Тебя-то как зовут?

– Евгения Константиновна.

– Женька, значит, – гмыкнул он.

Она отвернулась.

– Мне надо встать.

– Нельзя.

– Ну как тебе объяснить? Надо, понимаешь?

– Прокопьич сказал, что вам надо лежать.

Антон попытался подняться. Ослабевшие руки подломились, и он снова упал на спину. Полежал, отер испарину.

– Да вы не стесняйтесь, я как сестра милосердия… Все эти дни за вами ходила.

Она направилась в угол, вернулась с железной банкой. «Вот те на!..»

– Позови этого, как его…

Девчонка неслышно выскользнула, только прошелестела, будто мышь пробежала. А потом снизу заскрипело, захрустело и в проеме показалось нечто косматое, огромное. Просипело:

– Ну?

Мужик распрямился, словно поднялся медведище. Доски со стоном прогнулись под ним.

– Здравствуйте, – поежился Антон. – Вы меня… Спасибо.

– Ну! – недобро остановил его Прокопьич.

– А сейчас мне, видите ли…

Мужик поставил перед ним посудины:

– По малой нужде. По большой. Ну-ко!

Огромные ладони облапили и легко приподняли

Антона. Маленькие глазки остро поблескивали в косматых бровях, спутанных с гривой волос на лбу. Усы опускались до нестриженной бороды. Потом ла пищи бережно уложили Антона на сено. Прихлопнули:

– Оннако ишшо лежи.

Мужик потоптался, ничего больше не выдавил из себя и начал спускаться с чердака.

Откуда-то выскользнула «Мышка» – так про себя назвал девчонку Антон. В руках она держала миску, от которой шел аппетитный куриный дух. Мышка стала кормить Антона как маленького, наклоняясь низко, будто разглядывая, и неловко тыча деревянную ложку ему в рот. Лицо девчонки плыло рыжевато-золотистым пятном. Растекались глаза, бесформенный рот, а позади девчоночьей головы таяло светлое пятно окна… Он закрыл глаза и, сытый, умиротворенный, легко ушел в сон. Впервые за долгие месяцы сон был глубоким, спокойным, без кошмаров.

А когда проснулся, было уже новое утро. Солнце, пробившись через окошко, разжигало голубой костер в охапке сена на полу. Антон покорно лежал на спине, но уже чувствовал в руках силу, жадно ощущал голод. И это ощущение было совсем иным, чем на каторге: не нудно сосущим, а живым, в предвкушении скорой вкусной еды. Он стал с нетерпением ждать появления Мышки.

К его удивлению, вместо растрепанной девчонки на чердак поднялась девица в длинной юбке, в шнурованных сапожках, с уложенной на голове косой.

Уже вчера что-то неуловимо странное почудилось ему в ответе Мышки: «Евгения Константиновна». Вместо характерного круглого забайкальского «о» она выговаривала «а». Но сейчас он удивился превращению девчонки в курсистку не меньше, чем своей промашке с Федором.

– Это вы?