Не погаси огонь...

В Тифлисе незадолго перед тем побывал Серго. Партийная работа развертывалась. Камо приступил к созданию лабораторий бомб – в Авчалах, на улице Грибоедова, на Винном спуске… Из Тифлиса выезжал в Питер, Москву, Елисаветполь, Кутаиси. 10 августа начальник Одесского охранного отделения доносил: «По сведениям агентуры сюда прибыл Тер-Петросян… У него в чемодане динамит и маузеры. Он загримирован, одет в черный пиджак, белые брюки, носит белую шляпу-панаму, черные очки… Агентуре поручено срочно установить намерения Тер-Петросяна и место его жительства. С этой целью установлено наблюдение за всеми лицами, которые ранее имели сношение с ним». Но в Одессе Камо удалось уйти из поля зрения охранки.

24 сентября возглавляемая им боевая группа совершила на Каджорском шоссе новое нападение на транспорт казначейства. Нападение оказалось неудачным – жандармы были предупреждены и уже следили за каждым его шагом… Камо был схвачен и заключен в камеру смертников Метехского замка. 9 февраля 1913 года судебно-медицинская комиссия признала его совершенно здоровым – физически и психически. И снова он предстал перед следователем по особо важным делам Русановым.

Специальное заседание судебной коллегии Кавказского военно-окружного суда проходило 1 – 2 марта. Завершилось оно следующим решением: «Тер-Петросяну за содеянные им преступные действия… присуждена смертная казнь с лишением гражданских прав, но, в связи с выходом Манифеста 23 февраля 1913 г. о 300-летии царствования династии Романовых, сей приговор заменен 20 годами каторжных работ с лишением всех прав»[15].

Камо снова стал помышлять о побеге…

Много трудного, порой страшного предстояло испытать ему и его товарищам. Но историю нельзя было повернуть вспять.

И полбеды было, что в ЦК входил Малиновский, полбеды было, что совещание, которое было устроено в Лейпциге после конференции с представителями III думы – Полетаевым и Шуркановым, было тоже детально известно полиции: Шурканов также оказался провокатором. Несомненно, провокатура губила работников, ослабляла организацию, но полиция была бессильна остановить подъем рабочего движения, а правильно намеченная линия вливала движение в правильное русло и растила все новые и новые силы.

Эти слова принадлежат Надежде Константиновне Крупской.

Прорастали злаки из семян, посеянных на ниве Истории. Их колыхал горячий ветер – предвестник надвигавшейся новой бури.

И уже катилось по России, вздымаясь новой революционной волной, эхо Ленских событий.

В петербургских «Крестах» комплектовали этап. Унтер-офицеры конвоя выстраивали осужденных. Отдельно – ссыльнопоселенцев, отдельно – в штрафные роты и крепость, и особо – каторжных: в серых робах с бубновыми тузами на спинах.

– Каторжный второго разряда Путко Антон Владимиров! Выходи!

Привычно поддерживая рукой кандальную цепь, Антон вышел из шеренги и примкнул к колонне.

Сосед, рыжебородый, веснушчатый, оглядел его:

– Дывлюсь, знакомый? Не ты ль вел меня за Олькушем, на Краков, к товарищу Юзефу?

Путко пригляделся. Узнал. Обрадованно воскликнул:

– Я! – Переложил цепь из руки в руку. – Здравствуй! Наконец-то повезло. – Задержал его шершавую ладонь. – Ну как тогда, добрался?

– О чем разговор!

– Ну и что дальше? Я ведь ничего не знаю: как в феврале сцапали – так сегодня первый раз за полгода из одиночки. Было?

– Еще как!

– Где?

– В Праге. – Рыжебородый облизал сухие губы. – Пивко там какое!

– Постой, постой! – Антон прикрыл глаза. – От вокзала, по Вацлавской площади вниз, потом направо, на Пшикопе, и еще раз направо… Башня там с флюгерами?

– Точно. Прашна брана. Пороховая башня, – тоже зажмурился арестант. – Рядом с ней и было: в Народном доме чешских товарищей.

– Теперь мне все понятно, – проговорил Антон.

Нагнулся, попробовал, плотно ли сидят на сыромятных манжетах кандалы.

– Расскажешь подробно по дороге. Путь-то дальний…