Не погаси огонь...

Бог с ними, с альковными забавами мужика, но, когда они смыкаются с делами гусударственными, тут уж прямая забота служб, стоящих на страже безопасности и правопорядка. Столыпин брезгливо разглядывал перехваченные письма Распутина. Серые дешевые конверты, измазанные листы. Сверху листа непременно крестик. Вместо „у“ и „д“ просто крючок. „Дорогой дай иму работу“, „Надо убедитца вовсех ево кознях“, „Устройте ево он луче тово“, „Ето ваш помогите ему милой дорогой извиняюсь Григорий“… Адреса же на конвертах: „Енералу гродоначальнику“, „Минестеру“, „Батмаеву доктеру“… Грязь, кляксы, каракули во весь лист, без всяких знаков препинания, со слившимися или вдруг посредине разорванными словами.

После памятной поездки в Сибирь летом 1910 года Столыпин решил приблизить к себе показавшего преданность Додакова. По возвращении полковник снова приступил к исполнению своих обязанностей во дворце: августейшая семья завершила пребывание под кровом родителей Александры Федоровны и опять включилась в заведенный круговорот: Петербург – Петергоф – Царское Село, приемы, смотры, охоты, бильярды… Это кольцо ограждено было непроницаемой стеной охраны.

Однажды, пригласив к себе полковника, Петр Аркадьевич без обиняков предложил:

– Не сочтете ли вы возможным уведомлять меня обо всех событиях во дворце, могущих иметь для министерства внутренних дел и корпуса какое-либо значение?

Столь расплывчатая фраза означала лишь одно: не согласитесь ли вы, полковник, конфиденциально информировать министра и шефа жандармов о слухах и сплетнях, циркулирующих в окружении Николая II и царицы? Примерно так же побуждал к сотрудничеству своих будущих осведомителей сам Додаков. Не поведя бровью, Виталий Павлович ответил Столыпину:

– Это не только мое желание, но и долг – как офицера корпуса, ваше высокопревосходительство.

С тех пор Додаков, помимо представления письменных докладов, касавшихся организации охраны, время от времени являлся к министру и с докладами устными. У Столыпина были конечно же и другие информаторы при дворе во всех слоях – от челяди до духовенства и свитских чинов. Но Додаков сразу выделился среди них умом и проницательностью.

Все чаще полковник сообщал о встречах императора и императрицы с Григорием. А во время очередного доклада заметил:

– После вашего отъезда из Царского Села Распутин сказал в присутствии дворцового коменданта Дедюлина: „Не ндравится нам евойная рожа“. Слова эти определенно относились к вам, ваше высокопревосходительство.

На лице Додакова не дрогнул ни один мускул, а Петр Аркадьевич от неожиданности расхохотался. Воззрился на полковника: „Смел, однако!“ И переспросил:

– Так и сказал? Забавно!

Доносить о Распутине становилось в последнее время опасно: несколько сотрудников, им уличенных, поплатились карьерой. Однажды царица прямо сказала Николаю: „Те, кто преследуют нашего Друга или позволяют клеветать на него, действуют прямо против нас“, – сам Додаков и передал эту фразу. Тем ценнее его услуга.

Человек решительных действий, Столыпин приказал директору департамента полиции подготовить исчерпывающее досье на этого наглеца Распутина. Листая объемистое „дело“, Петр Аркадьевич подивился: оказывается, Распутина породили и исторгли на поверхность из своего чрева те самые силы, укреплению коих посвятил государственную деятельность он сам. Случилось сие так.

Когда после первых шквалов революционной грозы даже и при царском дворе смирились с мыслью о создании Государственной думы – как некоего клапана для выпуска из котла перегретого пара, по российским губерниям началась подготовка к выборам „народных представителей“. Собранные под сенью Думы, под сводами Таврического дворца, они должны были продемонстрировать своим единодушием, что самодержавие и старозаветность – единственно приемлемые для России основы ее всемогущества. Какие сословия из века в век были опорою трона? Землевладельцы и земледельцы. Посему и Дума должна стать помещичье-крестьянской: землевладельцы будут вершить в ней дела, земледельцы – безропотно поддерживать их. Посему, обратив взоры на провинцию, „Союз монархистов“ направил в дальние веси своих посланцев, среди них – протоиерея Восторгова. Протоиерей добрался до медвежьей Тобольской губернии, на которую был особый расчет: она должна дать не только противореволюционно настроенных, но и молчаливых депутатов-крестьян. Все шло у священнослужителя как по маслу. Но вот в селе Покровском, когда Восторгов выступал в день храмового праздника перед пейзанами, собравшимися в народном училище, на самом пафосе его проповеди чей-то громкий голос прозвучал из глубины зала: „Ладно-то, батюшка, ладно-то! Ты нам все про царствие небесное благовестишь, а про землю-т помалкивашь! А ты нам лучше про землицу расскажи, когда нам ее дадут, а о царствии небесном мы ужо сами помолимся!“ Протоиерей не растерялся: „О земле спрашиваете? Земли в России много, да надо знать, как получить ее. Вот пошлете в Думу русских людей – и земли сколько угодно вам будет“. Но громкоголосый мужик за словом в карман не лез: „Да нешто мы татар посылам!“