Не погаснет души огонь!. Рассказы, пьеса, стихотворения

– Бог раздражается не на тех, кто грешит, а на тех, кто не кается. Что ему до праведников! Он грешников любит не меньше, а, может, больше. В тебе осталось что-то от человека. Тебя мучает совесть. На звуки твоей совести я и пришел. Согласись, что в вашей современной жизни немного найдется человеков, имеющих это удивительное чувство. Бог сжалился над тобой. За твоё злодеяние гореть тебе в аду. Погибнуть мучительной смертью, а тебя лишь посадили в тюрьму. За колючую проволоку. По- житейски это несправедливо. Ты убил человека. Молодую девушку. За смерть – смерть. Разве можешь ты сравнить её кончину и свой срок в тюрьме? Её уже давно нет на белом свете, а ты жив-здоров. Видишь небо, облака, рассвет. Разве девушке этого не хотелось? Так же как тебе жить? По промыслу Божьему ты оказался здесь. Терпи и радуйся. Могло быть хуже. Могло случиться страшное для тебя событие на этом свете – смерть без покаяния. Ты не умер, ты живешь. Этот факт говорит о многом. За свои злодеяния каждый человек получает по заслугам. Ничто не остаётся у Господа без ответа. Ни хорошее, ни плохое. Кайся, молись, проси прощения у Господа Бога нашего. Чтобы даровал Он тебе милость свою. Простил тебе твои страшные грехи.

– Как же! – ухмыльнулся невидимому собеседнику Босой. – Мои подельники ни в чёрта, ни в Бога не верят. Убивали вместе со мною. Однако устроились не чета мне. Один остался на местной зоне. Ещё на пересылке слышал, что он пошел в «красные». Завхозом зоны работает. В кожаном пиджаке разгуливает. Ему мусора сами водки наливают. А второй денег заплатил – и по больницам шкуру трёт. Говорит, что «рак» у него. Собирается комиссоваться. Врёт, собака серая! Денег много – вот и болеет. Знаем мы эти болезни. Получается, раз денег нет, то тебя ждет кара Господня. Будешь от работы подыхать и от голода. Деньги есть – и никакого Бога не надо.

– Не торопись с выводами. Никто не знает промысла Божия. Ты не думай о других. Ты о себе думай. Когда предстанешь перед Господом Богом на страшном суде, на кого будешь ссылаться?

– До страшного суда ещё дожить надо, – зло прохрипел Босой.

– Босой! Угомонись! С кем ты в такую рань трещишь?

Голос зека с нижней шконки подействовал на Босого, как ушат холодной воды, вылитый на него в знойный день. Он дёрнулся всем телом и зажал рот рукой.

– Больше ни звука, – подумал про себя он. – Если рассказать кому, то хана. Засмеют. Приколистов хватает. Не отмажешься. На крайняк признают сумасшедшим. После такого «косяка» недолго и в «угол съехать».

Над шконкой пронёсся легкий смешок, и всё стихло.

«Обиженные» расплескали по коридору воду и принялись за уборку. Когда завыла сирена, Босой был уже на ногах. Надоело ворочаться с боку на бок.

День не заладился с самого подъёма. После утренней проверки у Босого вдруг засосало под ложечкой. Такая тоска напала – хоть вой. Он угрюмо покосился на курящих возле двери зеков и, сгорбившись, пошёл в барак. Зашёл в «биндяк» к плотнику и рухнул на деревянную скамейку. Плотник Колян, пенсионного возраста мужик, покосился на Босого, но ничего говорить и спрашивать не стал. Своих проблем хватает. До завтрака сидели молча. Выкурили по сигарете, по звонку, не сговариваясь, одели лагерные лепни и вышли строиться на завтрак. Чёрная масса отряда сгрудилась возле железной решётки локальной системы. Наконец ключник открыл дверку, и зеки повалили на площадку перед решёткой на построение. Тех, кто не работал в лесу или на пилораме, на завтрак, обед и ужин водили только строем по пять человек в ряду. До столовой было недалеко, порядка ста метров ходу. Расстояние мало волновало кого-либо из начальства. Порядок есть порядок. Если приказал хозяин зоны водить зеков в столовую строем, то будут водить. В соседней зоне водят под барабанный бой. И ничего, привыкли. Контролёры матерными криками выгнали зазевавшихся зеков из барака на улицу. Холодный северный ветер пробежался по макушкам голов и затих, оставив на теле «гусиную кожу». Несмотря на то, что на дворе был июнь, холода не сдавались.

– Разобрались по пятёркам! – закричал контролер. Он, матерясь, обошёл шевелящуюся чёрную массу зеков. Осужденные нехотя разобрались по рядам и от холода начали перебирать ногами. Наконец колонна двинулась в столовую. Босой быстро пересчитал своих шнырей и зло плюнул на бетонную дорожку. Из его команды не было двоих зеков. Это означало, что остальным шнырям, а главное, и ему в их числе придётся тащить жратву для блатных в двойном размере.

– Сволочи. Спят где-нибудь. Закопались в бараке, – тихо проворчал Босой. Настроение всё больше портилось. Голос старика показался Босому каким-то знакомым, и он всё утро силился вспомнить: кого он напоминает. «Может, разыгрывает кто?» – вертелось у него в голове.

– Заходи по одному, – крикнул сержант контролёр, и полсотни зеков гуськом потянулись в помещение столовой.

– Жратву из столовой не брать! Кого замечу с банками – пять суток ШИЗО. Обнаглели блатные! Даже хавать в столовую не ходят! А кто-то им прислуживает!