Не поймали!

А ещё вспомним и то, что иметь рубль и потратить копейку — это одно, иметь сто рублей и потратить рубль — это другое, а иметь сто тысяч рублей и потратить тысячу — это вовсе третье. А потому жить в государстве, где зарплата — рубль, а обед в столовке стоит копейку это одно; зарплата сто рублей и обед за рубль — это уже другое, а доход в сто тысяч рублей и обед в тысячу — это вовсе третье. Да, экономически это всё одно и то же, но психологически это для таких, как мы — совсем не одно и то же! А жить нам в своё удовольствие в том мире не давали все те, для которых все эти варианты были одинаковы не только экономически, но и психологически!… Нам же надобно было, чтобы цены были образца 1953го года с поправкой на реформу 1961го. А иначе нам было экономически неприятно, причём независимо от нашего благосостояния. Доход может быть любой, хоть миллион, хоть миллиард, хоть всю Вселенную нам по карманам бы распихали, а ценам должно быть всё тем же!…

— Да, это так… А что скажет наш социолог?!…

— Носители стадной психологии во всём виноваты! — ответил социолог — которые так и рассуждали: "Все влазят в долги по кредитам, и мы влазим в долги по кредитам, а если мы как все, то, значит, мы поступаем естественно; а если не как все — то это будет противоестественно…". Из-за них тот мир был так ужасно инфернален… И таким, как мы, было в нём так ужасно… Мы же носители стайной психологии! Не стадной!…

— Мы таковы… А что про это наш литературовед говорит?!…

— Всё именно так! — отозвался литературовед — про таких, как мы, в том инфернальном мире ничего хорошего никто не писал! И вообще, мерзостно в том мире было то, что для таких, как мы, там ни книг не писали, ни фильмов не снимали, ни песен не пели…

Было только одно двустишие: "Нам нет преград — а нам их и не надо!", которое на все сто процентов, и даже на целую тысячу, определяет, кто мы такие и что мы такое. И что же нам, в сущности, для счастья нужно…

Вспомним ещё ну хотя бы таких вот лютых человеконенавистников, как Чехов, Горький, Зощенко — это же они таких, как мы, грязью поливали! Конечно, приходится признать, что те обыватели, которые персонажи из их писанины, не совсем похожи на нас, но, с точки зрения всей специфики того мира, принципиальное отличие только одно — мы хроноэндемики, а персонажи — в худшем случае хронокосмополиты, а в лучшем случае — хроноэндемики других времён… А мы в том мире хорошо устроиться в принципе могли, но — только в определённые времена с их конкретной спецификой, вне которых мы были там беспомощны, как жители океанских глубин, попавшие в безводную пустыню…

А вот наши шиложопые не столь эндемичны, потому что энергичны и оттого способны перестроиться под всякую новизну; и наши балластники не столь эндемичны, потому что простоваты и не столь чувствительны ко всяким подробностям… были!…

— Были!…

— Были!!…

— Были!!!…

— Хорошо, что проблема с ними, наконец, снята окончательно!…

— Проблема снята, можно пировать победу!…

Один подошёл к лифту, подёргал за верёвку. Вскоре противовес пошёл вниз, а наверх снизу поехали полки, заставленные орихалковыми блюдами с едой, серебряными кувшинами с вином, тарелками и бокалами, отлитыми из бледно-жёлтого электрума, сплава золотых и серебряных самородков. Причём вся посуда, (а особенно бокалы), была обильно инкрустирована негранёными самоцветами. Присутствующие переставляли всё это на пиршественный стол, а потом расселись за ним и провозгласили тост:

— За нас, драгоценных!…

Выпили, закусили. Потом продолжили:

— За жизнь нашу гармоничную!…

Пили-закусывали, а потом завели свой умный застольный разговор:

— Итак, мы, как всегда, вспомнили, что мы хроноэндемики. Такие разными могут быть. Вот наш пятидесятник — тоже хроноэндемик, но по-своему…

— Несомненно! — отозвался пятидесятник — я с самых шестидесятых в том мире чувствовал себя как иностранец в своём отечестве. Да и здесь мне немногим легче…

А почему?!… А потому, что в моих великолепных пятидесятых, когда я, между прочим, был молод по-настоящему, был такой обычай — в свободное время гулять огромными толпами. Собирались граждане толпами и ими же гуляли по улицам своих городов. Где-то собирались по месту работы, где-то по месту жительства, где-то ещё по каким-то компаниям, стиляги отдельно, комсомолисты отдельно. И у каждой толпы был свой постоянный маршрут, коим она и гуляла…

Причём, обратите внимание, никто людям таких приказов не давал — ни партия, ни правительство, ни начальство. Он как-то сам собой возник — обычай в свободное время гулять большими толпами! И жить было прекрасно!…

А потом, уже в начале шестидесятых, этот обычай как-то сам собой исчез, хотя никто никому не запрещал и дальше его соблюдать… И жить стало невыносимо, с тех самых времён я без гуляющих толп и своего участия в этом чувствую себя как утопающий без воздуха…