Не поросло быльем

Шел я в редакцию поникший. Горькие раздумья разрывали душу, чувствовал, что в нашу жизнь врывается что-то совсем непохожее на то высокое доверие товарищей по партии, за которое люди шли в огонь и в воду. Вспоминались слова другого старого большевика: «Молодость не порок. Годы и знания — дело наживное. Не робей! Поможем!»

Все это было так непохоже на то, что услышал сейчас.

Не желая выдавать своего подавленного состояния товарищам по работе, я сразу не пошел в редакцию и долго бродил по безлюдным переулкам деревянного в ту пору Новосибирска. Мало-помалу самочувствие мое уравновесилось, да и тянуть дальше не было возможности — на столе ждали редакторского глаза полосы завтрашнего номера.

Недели через две вызвали в Москву. В телеграмме кратко было сказано: «Прибыть редактору с полными материалами о состоянии газеты. Предстоит важное мероприятие в Цекамоле и в Цекапарте».

В проходящем из Владивостока поезде, на который я сел, меня ждала удача. Из Хабаровска ехал в Москву по такому же вызову редактор дальневосточной комсомольской газеты. Встретились с объятиями. Четверо суток в пути позволили о многом переговорить, скрасили нудное дорожное время.

Информация о предстоящем в Москве у моего коллеги была несколько полнее: вначале разговор с нами, — а вызывались все редактора газет восточного направления страны, — будет проведен в Цекамоле, а потом нас примут в Центральном Комитет партии. Все это, конечно, озадачивало и волновало.

В ЦК комсомола наша небольшая группа редакторов (Уралобком, Запсибкрайком, Востоксибкрайком, Далькрайком) встречалась с работниками сектора печати и отделов ЦК. Потом с нами беседовали несколько секретарей ЦК (Косарев, Салтанов).

С первых же минут этих бесед вызывал недоумение их тон. На всех уровнях он был одинаковым — нервным, сверх меры требовательным, безапелляционным.

Меньше всего слушали нас и больше всего говорили нам, а точнее «снимали стружку»: упрекали, подозревали, откровенно грозили выговорами, снятием и т. д. В этом смысле не составил исключения и сам Косарев, который менялся в худшую сторону. Раньше я знал его как человека острого, азартного к работе, неутомимого, изобретательного и вместе с тем внимательного к другим, предельно товарищеского, всегда веселого, даже как-то по-мальчишески озорного. Теперь преобладали — резкость, грубоватость, нетерпимость. Мы понимали, что этот стиль отражает перемены, происходящие в «Большом доме», прежде всего у самого хозяина, но говорить об этом было не принято.

А сказывалось это буквально во всем. Вот позвали меня в сектор печати, и работники его с пристрастием принялись пенять, что я как редактор совершенно не занимаюсь вопросами жизни рабочей молодежи. Причем, усваивая новые веяния, каждый из них старался избирать слова как можно язвительнее. Один из работников, зная, что я происхожу из охотничьей семьи, публично острил: «Ты, может быть, скоро все четыре полосы будешь отдавать охотникам и рыбакам. Говорят, они великие мастера на всякие побасенки».

Наш опыт выездной редакции на строительстве Кузнецкого металлургического комбината ни у кого интереса не вызывал. Это безразличие к местному опыту порождало недоверие к установкам, которые высказывались в тоне административных распоряжений.

После всего происходившего в ЦК комсомола, в довольно мрачном состоянии шли мы на собеседование в отдел печати ЦК партии. Уж если в своем ЦК нам целых два дня давали «прикурить», то тут скорее всего будет разговор еще более крутым.

Мы вошли в продолговатую, сравнительно просторную комнату, и глазам своим не поверили. Перед нами, мирно беседуя между собой, сидело целое созвездие старых большевиков, имена которых воспринимались нами как легендарные. Мы сейчас же узнали по портретам в книгах Е. Стасову, Е. Ярославского, П. Лепешинского, А. Сольца. Тут же сидели еще несколько пожилых людей, которые нам были неизвестны, но сам вид их, и строгий и приветливый, рождал безотчетное расположение.

Что побудило этих людей прийти сюда — не знаю. Не думаю, что привлекло их только желание побеседовать с нами. Вероятно, это было какое-то совещание в коллегии по печати, которая существовала тогда в ЦК партии. А собеседование с комсомольскими редакторами являлось одним из пунктов совещания. Однако само пребывание возле старейших деятелей большевистской партии нам безумно польстило.

— Поговорим сегодня о делах комсомольской печати. Молодежные газеты на местах делают огромное полезное дело в интересах партии, но работают они в трудных условиях. Им необходимо помочь, — спокойно, без всякого нажима на те или иные слова, сказал человек, сидевший во главе стола. Потом все разъяснилось: это был заведующий отделом печати ЦК партии, старый большевик Хавинсон, многие годы руководивший текущей работой партийной печати.

Нам, редакторам, дали для своих сообщений по пять минут, но зато расспрашивали долго, обстоятельно, интересуясь всеми подробностями работы газет.

Часа через полтора этого разговора, носившего характер не заседания, а товарищеской беседы, Хавинсон подвел краткие итоги встречи: