Не поросло быльем

Многообразно и деятельно комсомол Западной Сибири осуществлял свои обязательства по шефству над военно-морским флотом на Тихом океане. Был введен твердый порядок в чередовании делегациями, которые систематически прибывали к нам и столь же систематически отправлялись от нас на флот.

Сказать короче — человек в шинели и бушлате был близок нам, мы ни на минуту не забывали о ребятах, ушедших на службу, любили их, часто посылали им коллективные письма с изложением наших забот, а, получив ответ от них, прочитывали эти бесхитростные послания на открытых комсомольских собраниях…

…В тот день я встал на рассвете. Мешок с бельем и легкой провизией был приготовлен еще накануне. Я был острижен наголо, побрит, на мне был добротный шевиотовый костюм, ботинки с круглым гамбургским носком, суконная тужурка, кепка с длинным козырьком, как у жокея.

В самом-то деле, не мог же я, член бюро краевого комитета комсомола, явиться в Красную Армию, в которой мои трое старших братьев отслужили в целом более десяти лет, этаким растрепаем.

Я знал, конечно, что, как только окажусь в своей части, меня оденут в государственную форменную одежду, а мою одежду каптенармусы сберегут на складе до окончания моей службы или выдадут для отправки домой. Но такова уж была традиция — идти на призыв, как на праздник, и потому одеться во все лучшее, что есть у тебя.

Моя милая, юная жена понимала, что мы расстаемся надолго. Служба на тихоокеанском флоте продолжалась четыре года с одной побывкой домой, где-то в середине срока.

После испытания тифозной больницей, ей предстояло пережить испытание разлукой. И мне тоже.

По книгам, посвященным декабристам, мы оба понимали, какое это жестокое испытание, сколько воли и мужества требует оно от каждого, кто вступает на этот путь. Но иного варианта у нас не складывалось, а выбор стойко и верно пережить эти годы был нами избран сознательно.

Мы договорились, что она проводит меня только до ворот призывного пункта, во двор не пойдет, чтобы не надрывать своего сердца, видя слезы матерей, жен, невест, которые старались быть здесь до последней минуты формирования команд.

Вскоре я оказался в помещении, в котором работала призывная комиссия, составленная из сотрудников военкомата, представителей общественных организаций и воинских частей, ждущих очередного пополнения, вместо бойцов, ушедших в запас. Тут же работала и медицинская комиссия, производившая последний контрольный медосмотр призывников.

Обе эти комиссии сидели за длинными столами, одна против другой, чтобы можно было, при необходимости, вести деловые переговоры.

С призывной повесткой в руках я подошел к регистрационному столу, оставил на попечении двух дежурных красноармейцев мешок с бельем и провизией, тужурку и кепку и прошел в раздевалку.

Из нее полагалось выходить, как говорится, в чем мама родила. Вначале я подошел к призывной комиссии (она считалась основной), назвал свою фамилию и тотчас увидел, как моя анкета потекла по рукам членов комиссии.

— Где вы хотели бы служить? — спросил меня военком, сидевший в середине стола, на председательском месте.

— Я и прежде заявлял и теперь настаиваю на том же — отправьте меня на Тихоокеанский флот.

— Ну что ж, характеристика у него хорошая, подходит на флот; посмотрим, что скажут медики. Для флотских у нас требования повышенные, — сказал военком и кивнул кому-то из медиков головой, что, по-видимому, означало — «Приступайте к осмотру».

В то же мгновение ко мне подскочили сразу три врача и начали усиленно стучать пальцами в грудь и спину, а потом слушать в тестоскопы.

— Да у него шумы в легких, — вдруг сказал врач с длинными усами Тараса Бульбы. — Послушайте-ка его вы, Иван Кондратьевич.

Врач, обмерявший мою грудь, посмотрел на ниточку-измеритель человеческого тела, ухмыльнулся:

— У него и грудь тощая. Таких мы избегаем брать не только на корабли, но и на берег.

И тут я понял, что Иван Кондратьевич флотский врач, и уж если кто меня провалит, то именно он.

— Ну я хоть и не богатырь, а на свою грудь не жалуюсь, — попробовал я уменьшить впечатление от слов флотского врача. Но рассчитал я свой ход неверно.

— В этом деле, дорогой друг, мы в ваших советах не нуждаемся, — резко сказал врач и принялся старательно выслушивать меня: — Так! Дышите глубже! Так! Задержите дыхание. Еще раз! Еще! Глубже, наконец! — он отошел от меня на два шага и произнес безапелляционным тоном свой приговор: — На флот решительно не подходит. Он, видимо, недавно перенес какую-то инфекцию с высокой температурой, и сердце сохраняет еще аритмию.

— Он перенес сыпной тиф, — уточнил Тарас Бульба, заглядывая в мою медицинскую карту.

Воцарилось молчание. Члены и призывной комиссии, и медицинской поглядывали друг на друга:

— Ну что ж, прошу извинить, что не могу поддержать вашу просьбу о Морфлоте, — сказал военком, который довольно часто бывал на наших комсомольских встречах. Помолчав, он добавил: — Пойдешь в инженерные войска. Будешь сапером. Тоже нужное дело.

— Сапером, так сапером, что ж делать, — мрачно согласился я.