Не поворачивай головы. Просто поверь мне…

Космонавт номер два Герман Титов едва не попал под поезд: капсула с космонавтом опустилась в тридцати метрах от идущего на всех парах экспресса. Вот был бы анекдот. Андриана Николаева за четыре дня до старта укусила на рыбалке щука, рука стала нарывать, хирург удачно вскрыл нарыв и, после некоторой заминки, Николаев был допущен к полету. Фильм «Белое солнце пустыни» смотрят за день; если старт переносят на день, на два, на три, — строго ритуально смотрят и раз, и другой, и третий. С тех пор как красноармеец Сухов поселился в просмотровом зале, ни один космонавт не погиб. Меня призвали в мае 71-го, а в июне из-за клапана нелепого в спускаемой капсуле погибли Добровольский, Волков, Пацаев, огромный полигон погрузился в траур, хмурые офицеры, сердитые сержанты, отпечаток катастрофы на всем — вялых разговорах в курилке, в Ленкомнате перед ТВ, падении аппетита, интереса к кино, книгам… А «Белое солнце пустыни» байконурцы любят за натуру: пески, солнце проливное, жара, восток — все, как на Байконуре, вот в чем секрет. Федор Сухов — байконурец и солдат пустыни.

Как-то замполит вызвал меня в кабинет и в присутствии командира вручил необычное письмо — простой тетрадный лист, сложенный в виде фронтового треугольника. Ни он, ни командир не смогли отказать себе в удовольствии — посмотреть на реакцию солдата, получившего треугольное письмо. Никто ни о чем не спрашивал и ничего не говорил — все было ясно и так: написанный корявой старческой рукой адрес, пляшущие буквы, сложенный особым манером листок, который я машинально развернул, как бумажного голубя, вызывающий лавину памяти, памяти исторической — не такой уж далекой. Брошенное в поч­товый ящик приволжской деревеньки бабушкино письмо достигло внука. А что без марки — так письмо-то солдатское, они все шли без марок. Видно, не нашлось в тот момент конверта под рукой, вот и свернула бабушка письмецо внуку таким же манером, каким складывала сыну — по старой памяти. Больше таких писем бабушка мне не слала, к радости моей, копеечных конвертов хватало. Надо было, наверное, сохранить то письмо, я это понимал, что — надо. Не сохранил.

Я хорошо помнил похоронку на дядю Ивана, лежавшую в божнице. Без конца рассматривал ее, перечитывал несколько писем-треугольников, пришедших с войны. В них дядя Иван просил прислать теплые носки и ножик перочинный, этот ножик мне запомнился больше всего — из письма в письмо просьба прислать перочинный, как будто в военном разоренном селе ножички эти на грядках росли, на деревьях соком наливались. Мальчишка увидел у кого-то ножик красивый и до помрачения захотел такой же. Дядя Иван погиб на Украине в сорок четвертом под Каменец-Подольским.

На сайте «Мемориала» набрал его, и на раскрывшейся странице с отсканированным листом подлинного Донесения о безвозвратных потерях, заполненного рукой писаря подразделения, прочел, что рядовой стрелок Константинов Иван Яковлевич погиб 4.03.44, похоронен на окраине села Браженцы. Там же увидел донесение начальника трофейной команды с нарисованной от руки схемкой захоронения: «Схема могилы № 13, похоронено 8 человек юго-западнее высоты 277,4 в одной братской могиле. Лейтенант такой-то. Подпись».

obd-memorial.ru/html/info.htm?id=3826763

obd-memorial.ru/html/info.htm?id=3826688&page=38

Очень сильное впечатление.

Не вставая из-за своего стола, я разыскал могилу погибшего в бою брата моей мамы, о котором она так тосковала перед своим уходом. Ему не исполнилось и двадцати, совсем был мальчишка.

Той дембельской весной все внутри меня дрожало и рвалось куда-то, дни были наполнены книгами и живописанием; днем я рисовал моих лейтенантов и Сережку Есенина «на бис», потом уходил с этюдником в степь далеко за позиции дивизиона — в сторону красноватых отрогов на горизонте, куда манило неодолимо, и писал акварелью тюльпановые поля, такырные пустоши, холмы и дали, присев на кочку, читал прихваченных «Казаков», лучшие воспоминания связаны с этими походами в степь — Толстой, акварели, стартующие белоснежные ракеты на горизонте раскалывают небосвод гулом, наполняя сердце мальчишки восторгом и гордостью, цветущая степь в тюльпанах и ирисах, если это был не рай, то что же рай?

Спустя годы без стука, как свой, войду в комнату редакции, из-за стола поднимется правнук Володя, похожий на рязанского Холдена, такой же белесый пастушок с льняными волосами, пожмет руку, мы усядемся пить чай, тут откроется дверь и войдет Илья, присядет к нам, только разольем чай по пиалам, как появится художница Наташа с готовым макетом, я окажусь за чайным столиком в компании сразу двух правнуков и одной правнучки Толстого, впору загадывать желание, в журнале «Ясная Поляна» (а как еще?) я буду публиковать свои материалы и дружить с одними потомками Толстого против других потомков, а потом наоборот, и все это будет как-то странно переплетаться в сознании и казаться нормальным, а потом в Питере познакомлюсь с последним правнуком Достоевского по прямой, Дмитрием, и задумаю шутливую интригу: как Наташу подружить с Дмитрием и положить начало роду Толстоевских?.. (смайл).