Не повышай на меня голос, птичка

— Это роды, папаша, а не СПА-процедуры. — Она похлопывает меня по плечу, после чего на ее лице появляется ободряющая улыбка. — Успокойтесь.

— Успокоиться, — стиснув зубы, повторяю себе под нос и заставляю себя отпустить персонал.

— Именно. Она умница. Все идёт отлично…

Очередной вопль выворачивает мою душу и, рыкнув, я на полных парах пускаюсь туда, где разрывается криками моя Птичка.

— Нет, нет, нет! — женщина торопливо обгоняет меня и грудью заслоняет проход. Не то чтобы у нее это получилось, но вновь какие-то чудесные силы взывают меня к разуму. — Вам туда нельзя! Если вы не возьмёте себя в руки, Марат Кадырович, мне придётся вызвать охрану.

Блядство! Гребаное блядство! Моя жена орет будто ее режут ножом, а я стою здесь и подыхаю от неизвестности.

— Тогда дайте ей что-нибудь! — рявкаю, раздраженно взъерошивая пальцами волосы. — Блядь! Твою мать! Херня какая-то! — вновь начинаю мерить проклятый коридор шагами и каждый раз дёргаюсь на звук боли моей жены.

— Она помогает появиться на свет новому человеку, чего вы ждали? Волшебную симфонию?

— Я хочу увидеть свою жену живой и невредимой, иначе заставлю так орать каждого, кто причинил ей боль!

Медсестра цокает, укоризненно качая головой:

— Боль в родах это естественный процесс.

— Тогда вколите ей чертово обезболивающее!

— Ваша жена отказалась от эпидуральной анестезии.

Какого хрена, Тата?!

— Она это сделала, — наконец я останавливаюсь, впившись в медсестру остекленевшим взглядом, на что получаю утвердительный кивок. — Невыносимо упрямая женщина! — уперев руки в бока, я опускаю голову, глухо выдыхая: — Черт бы ее побрал!

Тихий женский смех пробивается сквозь стук собственного сердца, а потом медсестра помогает мне сесть на скамейку для посетителей.

— Все в порядке. Подождите здесь, я принесу вам успокоительное.

Сглатываю.

— Хорошо. Спа…

Внезапно раздается звонкий крик, и я замираю, не сразу понимая, кому он принадлежит. Я даже не осознаю, в какой момент поднимаюсь на ноги и за несколько широких шагов добираюсь до…

Твою мать!

Столбенею в дверном проеме, замечая измученную и едва дышащую Тату, прижимающую к своей груди окровавленный и кряхтящий комок. А потом, игнорируя возмущённый медицинский персонал, падаю на колени рядом с кушеткой, но даже в таком положении нахожусь выше Таты.

— Марат… что ты… — шепчет она заплетающимся языком, пока я покрываю ее влажное от пота лицо поцелуями.

— Больше никаких родов. — Утыкаюсь лбом в ее лоб, обхватив затылок жены ладонью. — Я думал… Черт… — облизываю губы. — Ты так кричала…

Тата с трудом улыбается и тянет к моему лицу дрожащую руку, которая, едва коснувшись меня, обессилено падает, но я ловлю ее и подношу к своим губам, крепко прижимаясь ими к подрагивающим пальцам жены. Шепча слова благодарности, целую тыльную сторону ее ладони, обещая, что всегда буду рядом. Я как умею дарю Птичке то, в чем сейчас нуждаемся мы оба. Но она слишком слаба и от этого осознания в груди разливается горечь сожаления по поводу собственной беспомощности. Моя женщина страдает, а я никак не могу облегчить ее боль.

— Со мной все в порядке, — шелестит все еще дрожащим голосом, тем самым вынуждая меня отстраниться и посмотреть на нее строгим взглядом. В порядке? Она орала так, что рай и ад плакали в унисон. — Правда, родной. Все хорошо. Я счастлива. — Тата переводит взгляд на нашего сына, но я даже не успеваю посмотреть на него, потому что одним умелым движением его забирают с груди Таты и, запеленав, уносят до того, как Тата успевает остановить меня, не давая забрать сына обратно.

— Его скоро вернут.

Пребывая все в том же напряжении, я возвращаюсь обратно к жене, изучая ее измученное лицо внимательным взглядом. Она не спрячется от меня. Никогда не поверю в ее «Все хорошо. Я счастлива», после того, что недавно слышал.

— Как прошел бой у Вани? Я так соскучилась по нему. Так волновалась…

— Ш-ш-ш, — успокаиваю ее, проводя костяшками пальцев по скуле. — Наш сын возвращается с золотой медалью. Эту победу он посвятил своему маленькому брату, — последние слова вылетают из меня с особой гордостью, потому что я рад видеть уважение маленького Ивана к еще не родившемуся брату. Так и должно быть. А я приложу все усилия, чтобы в их отношениях не было места зависти и соперничеству. Моей любви хватит для каждого. А Тата только приумножит ее. — Завтра они прилетают, и мы навести вас вдвоем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Внезапно большие аквамариновые глаза покрываются блестящей гладью, прежде чем из них ускользает большая капля переживаний. А может, это слеза боли. В любом случае Тата никогда не признается в своей слабости.

— Сильно болит? — заправляя влажную прядь волос ей за ухо. — Почему отказалась от обезболивающего?

— Боль стихает. — Ее губы подрагивают в слабой улыбке. Дьявол! Сейчас она так уязвима. — Марат, я знала на что иду. Было очень больно. Больнее, чем в первый раз, но поверь, родной, — ее ладонь немного уверенней обнимает мою щеку, — оно того стоило.